— Представь себя на месте того, кто расследует… Вы что-то не поделили с подругой. Ты ее убила. Колобок об этом знал лишнее, ты убила и его. Нет, пойми, это только версия, но когда за два-три дня убивают людей из одного круга, и во всех случаях общим связующим звеном является один и тот же человек… Пойми, я просто прогнозирую, какой ход мыслей может быть у…

— И что же мы не поделили? — очень тихо спросила Маша.

— Мало ли? Карьеру — она ведь была удачливее тебя, хоть вы и похожи…

Любовника… Нет, я-то тут не при чем, — спохватился он. — Но следователю может и такое прийти в голову. Или, скажем, одна из вас узнала про другую что-то такое…

— Хватит! — рявкнула Маша.

— Это не я говорю, — напомнил Ники. — Это моими устами…

— Я скроюсь. Я согласна, я скроюсь.

— Где?

— А вот этого тебе знать не стоит. Отвези просто на Савеловский вокзал.

— Ты мне не доверяешь?

— Нет, доверяю — сказала она с какой-то нежностью. — Я боюсь, что скоро начну тебя подозревать.

— Никогда не представляла, что мужики бывают такими тяжелыми, — Маша была готова плакать. — И откуда ты взялся на мою голову?!

— Тут где-то был маленький, с крылышками, — Николай пытался ее оттолкнуть. — Ты его спугнула. Мы разговор еще не закончили.

— Угомонись, — она снова, пятясь, потащила его волоком по мокрой траве, — Если ты всю ночь проваляешься здесь, наверняка заработаешь воспаление легких. Уже роса выпала.

Черная, с подпалинами цвета красного дерева собаченция бегала вокруг них, смущенная, что ничем не может помочь.

— С такими цветными крылышками, — жалобно причитал Николай. — И с остроконечной шляпой на голове.

— Ясное дело, на голове, — Маша одной рукой смахнула со лба прилипшую челку. — Где же ей еще быть, шляпе-то?

Теперь оставалось преодолеть самое трудное — ступеньки. Целых пять ступенек.

— Может, попробуешь встать? — безнадежным голосом предложила она.

— Две тысячи восемь бойцов Ты поведешь за собой Когда корабль мертвецов Выбросит на берег прибой…

Затянул вдруг Николай песню с непонятно откуда взявшимися словами, но звучавшую в его исполнении довольно свирепо. Собака залаяла, подпрыгивая передними ногами.

— Я так и знала, — вздохнула Маша, и, схватив его за шиворот, стала втаскивать дальше на ступеньки.

Николай не сопротивлялся, но и ни коим образом ей не помогал, причем сохранял при этим выражение лица достаточно гордое и независимое.

— Наконец-то, — Маша отпустила воротник, и Николай блаженно растянулся на полу ярко освещенной террасы. Собака снова принялась его вылизывать, целясь прямо в губы.

— Муся, отвали, — прикрикнула на нее Маша. — Еще глистов подцепишь.

Николай открыл глаза и с укоризной посмотрел на девушку.

— Где ты так надрался, а? — поинтересовалась она. — И как ты меня разыскал?

— Маленький, в шляпе, — пробормотал он. — С крылышками. Он очень стеснительный, не выносит посторонних. Знаешь, звуки имеют цвет, — сообщил, прислушиваясь к телевизору в комнате. Может быть даже — вкус. Вот эта музыка — солененькая.

— Да ты… — проверяя возникшее подозрение, Маша склонилась над ним и, стянув пиджак с одного плеча, расстегнула рукав рубашки. — Ты же наширялся до кончиков ногтей!

— Есть еще сладкая, горькая, кислая музыка, — продолжал Николай. — Но я предпочитаю солененькую.

— Это у тебя просто собачьи слюни на губах, — цинично заметила Маша.

— Десять негритят пошли купаться в море, — вдруг сообщил Николай. — И ни один из них не умел плавать.

— Не продолжай, я знаю эту историю.

— Они вообще-то очень живучие, — продолжал он странно изменившимся голосом, Маше даже показалось, что это говорит совсем другой человек. — Мы приехали в деревушку Каско дель Бурро, когда солнце зацепилось за верхушки деревьев. Еще немного — и наступит полная темнота. В темноте надо оставаться на открытом пространстве, а где его там было взять, если на десятки километров вокруг одни орхидеи и скорпионы. Женщины умирали молча, а мужчины молили о пощаде. Ведь должно быть наоборот? Самыми стойкими оказались дети. Я просто инструктор, мое дело наблюдать… Это была чужая война. Я мог положить всех в спину из «маннлихера», когда они рубили им смуглые шеи и вспарывали впалые животы. Почему я этого не сделал? Гореть мне теперь в аду, пусть мне гореть теперь в аду… Я никогда не увижу прекрасный город, где золотые шпили сторожевых башен оставляют след в облаках…

Речь его становилась все бессмысленней, лицо побледнело, и на коже выступили огромные капли пота, как смола на свежесрубленном сосновом пеньке.

Потом тело начали корчить судороги.

— Я не могу тебе помочь! — в истерике крикнула Маша.

Собака смотрела на них огромными карими полными ужаса глазами.

Маша сидела на нем верхом и лупила по щекам.

— Не засыпай, слышишь! — кричала она Николаю, — Не отключайся.