– Где все тела? – удивился Батури. – Поработали некроманты?

Веридий не успел ответить на поставленный вопрос. Друзья раньше вышли на центральную площадь и все увидели своими глазами. Агора превратилась в братскую могилу из сотен не похороненных тел. Тем, кому повезло, превратились в прах, другие остались обугленными скелетами, но на некоторых мертвецах сохранилась даже плоть. Воздух наполнился смрадом гниения, вываленных и пережженных шлаков из прогорелых желудков, воняло жженой плотью и гарью. И еще чем-то, чего не смог бы уловить простой смертный, но легко распознавал тот, кто часто убивал и уже был знаком с этим запахом. Воздух переполнился людскими страхом и болью. И тогда Клавдий понял, что многих сжигали живьем.

– Не вдохновляющая картина, – будничным тоном заметил Веридий. – Идем, от того, что ты гипнотизируешь их, трупы не встанут. Идем, – поторопил Ливуазье и пошел вперед, где над горами обгорелых мирян возвышалась златоглавая церковь с множеством куполов и декоративно расписанными стенами. Батури сплюнул под ноги и направился следом.

Двери в церковь оказались закрыты. Сколько бы Ливуазье не стучал, как бы громко и величественно не называл свои титулы, служители Эстера остались немы к просьбам герцога и не открыли ему. Тогда вампир стал шарить взглядом по многочисленным окнам, украшенным разноцветной стекольной мозаикой и окаймленным по краям золотой гравировкой. Выискивая там не весть что, он обошел церковь кругом. Лишь обойдя ее по второму разу, остановился. Прищурившись, взглянул на закатное солнце, спрятавшееся за тучами, вновь воззрился на окно и сказал:

– Кажется, нашел. Дуй за мной, – приказал он и запрыгнул на стену. Не обращая внимания на то, что его могут заметить чужие взгляды, пополз вверх.

Батури еще раз сплюнул – во рту поселился противный вкус гари и мертвечины, а затем послушался Веридия и полез следом за ним, даже не удосужившись спросить, к кому они, собственно, собрались в гости?

Он был здоров, как бык, даром, что священник. Никогда не болел. Не знал, что такое сердце, с какой стороны находиться и есть ли оно у него вообще. Хотя нет, последнее он все-таки знал. После встречи с высшим вампиром из дома Атис, первым и последним из этого рода, он понял, что сердца у него уже нет и никогда не будет. Отец Бенедикт был вампиром.

Ему трудно далось перевоплощение, но желание жить вечно пересилило страх. Молодой священник решился на отчаянный шаг и не пожалел. Он сохранил свою молодость и привлекательность, а его долголетие стало предметом для долгих дискуссий внутри церкви, которые все же закончились на том, что Бенедикт не кто иной, как Вестник Эстера. Всего один укус открыл для Бенедикта новую жизнь. Из простого аббата приходской церквушки сделал главой Вестфальского Собора, а ко всему дал баснословное бессмертие.

Бенедикт был признателен герцогу Ливуазье из дома Атис за этот укус, поэтому без лишних проволочек выполнял его просьбы и категорично наставлял других эстерцев на то, что усадьбу почитаемого герцога, посвятившего себя служению богу, стоит обходить стороной.

Отхлебнув настойки, Бенедикт встал изо стола и прошелся по своему кабинету, что размещался на верхнем этаже вестфальской церкви на площади святого Марка, чаще называемой Торговой. Не выпуская из рук ароматный бенедиктин, служивший украшением для столов не только вампиров, но и ничего не подозревающих мирян, святой отец приблизился к вылитому из тончайшего серебра зеркалу и остановился. Только в этом зеркале он мог видеть свою красоту: широкоплечий, высокий, мускулистый, его богатырскую стать не скрывала даже серая ряса эстерца. Лицо его было неподражаемо красивым: орлиный нос, бронзовая от загара кожа, крупные черные глаза, густые воинственные брови, сходившиеся на переносице, массивный подбородок и выделяющиеся скулы. На вид – статный воин, Гераклий, пришедший прямиком из легенд. Бенедикт понимал, почему перед ним млеют и вешаются на шею, даже несмотря на церковную рясу, дамы. Он был не против. С самоотверженностью священника Бенедикт всегда был готов отпустить грехи вдовушке, или наставить на путь истинный виновную в измене.

Надо заметит, кроме женщин, отец Бенедикт любил еще и выпивку, что не мешало ему чтить себя праведником. И не удивительно, ведь он Вестник, правая рука Милосердного Эстера, а церковный бог привык прощать грехи тех, кто служит ему верой и правдой. Тем более, когда за это молятся сотни заблудших грешников, которых великодушный Бенедикт ставит на путь веры.

Совмещая отвращение к кровавым мессам, которых требовало вампирское естество, с любовью к выпивке, Бенедикт создал настойку, в чей состав вошли и кровь, и вино. Святой отец никогда не охотился, ни разу не вгрызался в плоть жертвы, но всегда был сыт и полон сил.

Насмотревшись на свое отражение, Бенедикт подошел к окну, выходившему на агору, и взглянул вниз. Площадь выглядела ужасно. Торговые палатки, разнесенные в щепки, тряпичные тенты и лотки – все пошло на пищу погребальному огню, но этого было мало и множество тел так и не прогорели в прах, обугленными скелетами лежали посреди тлеющих, рдеющих угольев и скалили, где белые, а где гнилые почерневшие зубы. Некромант бы здесь хорошо поживился, будь он рядом. Но эстерцев не волновало, что будет с телами после смерти, они ставили другую цель – избавить Вестфален от мора, и Бенедикт полагал, что церковь справилась со своей миссией, хотя понимал, что зараза еще будет гулять по улицам города, но до повальной эпидемии, святой отец на это надеялся, дело не дойдет.

Из-за серых грозных туч выползло закатное солнце, ударило Бенедикта в лицо обжигающими лучами и тут же уплыло за горизонт. Вампир рефлекторно укрылся от надоедливого светила в тени кабинета. Нельзя сказать, чтобы он боялся света, все же Ливуазье был хорошим Мастером и обучил своего ученика бесхитростным приемам, благодаря которым можно долго жить без пищи и гулять даже жаркими днями. Но свет все равно раздражал и обжигал кожу.

Бенедикт подошел к столу и долил в бокал настойки. Хотел вернуться к окну, но замер едва обернувшись.