Мне все равно. Я люблю их всех, даже Катю люблю. Конечно, месяц назад я бы очень была недовольна; одна мысль, что в нашу жизнь с Ильей войдет посторонний элемент, привела бы меня в ужас, но теперь я рада. Давайте мне больше забот, привязанностей, больше долга. Чем больше, тем лучше!

Я забилась в саду в кусты азалий и читаю письмо. Зачем? Оно не даст мне ничего, кроме боли и сознания, что всего этого никогда не будет. Я теперь вижу, что не могу расстаться с Ильей, что жизнь моя без него немыслима. Можно прожить без цветов и фейерверка, но без пищи и тепла не проживешь…

Но фейерверк и цветы так красивы!

Сидоренко ходит растерянный, пристально наблюдает за мной и за Ильей и делается то мрачен, то нервно весел. Его, очевидно, мучает вопрос, любим ли мы друг друга.

У Ильи очень сдержанная манера обращения со мной при посторонних, даже при матери. Он часто подшучивает надо мной, как и над другими. Прежде я этого не замечала, а теперь меня это злит.

Вот второе письмо – он уже в Италии.

Как все красиво в его письмах, и как все эти описания, впечатления переплетены со мной. Это слова, одни слова. Может быть.

Кучер, от избытка чувств дающий без слов пинок соседней кухарке, стоя под воротами, может быть, любит в сто раз искренней и крепче, но ведь такой любви мне не надо.

«Милая, напиши хоть строчку на carte-postale мне сюда, во Флоренцию. Ну хоть два слова: здорова, помню… Но я буду знать, что твоя ручка держала этот клочок бумаги. Я пишу тебе карандашом, на скамейке, в Siardino Boboli.

Передо мной город в дымке заката, кругом розы и ты… Ты всегда со мной… Ты так вошла в мою жизнь, в мое тело, в мою душу, что я не умею отделить себя от тебя… Я стараюсь смотреть на все красивое в природе и искусстве, точно ты смотришь из моих глаз. Я нарочно останавливаюсь в музеях перед теми статуями и картинами, о которых ты упоминала в разговоре, стою целыми часами и думаю: пусть она любуется, постою еще. Довольна ли ты, радость моя? Недавно на площади я чуть громко не сказал: сядем спиной к тра-му, чтобы он не нарушал твое впечатление о лоджии и синьории…

За городом я собираю целую толпу маленьких оборванцев – кормлю их макаронами и сластями и говорю им, что это угощение прислано им из России одной прелестной синьорой.

Ночью… не пугайся, моя любовь, я смею только опустить голову на твои колени и грезить о твоих поцелуях и ласках.

Я живу в мечтах, дорогая.

В Венгрии я был страшно занят с утра до вечера: ездил по лесам с моим переводчиком. Я вел переговоры, писал отчеты, торговался, но ты была тут со мной, у моего сердца, пряталась на моей груди и не хотела заниматься моими делами. Ты поднимала головку только в лесу, и я рвал для тебя осенние цветы.

Я не испытал никогда твоего поцелуя, но не все ли равно?

Мечта моя, дорогая мечта…»

Я послала открытку во Флоренцию: «Прощайте, забудьте».

Не надо более писем. Я сожгла их и веточку кипариса. Сознаюсь в глупой сентиментальности – я подобрала ее тогда, изломанную его рукой.

Я хотела сжечь и альбом моих набросков с него, но не могла… Я завернула его в бумагу, завязала веревкой и спрятала на дно моего сундука.

Думать я больше не буду, это кончено. Я оторвала от себя все это – такое красивое, изящное.

Кто смеет сказать, что я не люблю Илью?! Теперь я вся его – и телом и душой! Если я осквернила душу, то тело мое чисто! Я даже никогда не поцеловала того, кого любила! А мужчине только это и надо.

Надо садиться за работу, у меня не все еще готово.

Тоска, страшная, давящая тоска, но это пройдет.

Семейный портрет почти готов и очень удачен.

Марья Васильевна у окна за работой. Женя и Андрей в глубине за роялем. Катя в дверях террасы. Она очень эффектна. Я ей польстила, чтобы подразнить ее.

Илья рядом с матерью, с газетой в руках. Я писала его по памяти, но оказалось, что его фигура не потребовала даже переделки, слегка пришлось кое-где подмазать.

Портрет Сидоренко – тушью – тоже почти готов, и это один из моих удачных портретов, но последнее время он бывает реже, мне все не удается закончить его…

Портреты доктора с женой и их ребятишек менее удачны, но они сами в восторге…

Головка Жени с распущенными волосами, выглядывающая из букета азалий, так очаровательна, но она ее не получит в подарок, это будет украшением моей мастерской в Петербурге.

Сегодня я в таком спокойном и хорошем настроении, что сдаюсь на просьбы Андрея и Жени устроить выставку всего, что я написала или нарисовала в С.

Они тащут в беседку все. Чуть не чистые холсты со случайным мазком краски. Развешивают по стенам, ставят на стульях и даже на скамейках перед беседкой. Мы все торжественно приглашены на «открытие» выставки.

Однако! За эти два с половиной месяца я очень много сделала.

Илья удивляется и называет меня молодцом. Докторша приходит в умиление от вихрастой головы собственного супруга.