– Знаешь, тетя Дашенька, мне что-то расхотелось чай пить. Лучше бы на боковую. Я уже вторые сутки без сна.

– Конечно, конечно, милок, – засуетилась тетя Даша. – Идем в комнатку, где девчонки мои раньше обитали. Я тебе сейчас на диване все чистенькое постелю. Приморился с дороги…

Алик проснулся среди ночи. В темноте привычно протянул руку за сигаретами – к тумбочке возле кровати. Рука уперлась в спинку дивана. Только тут Алик сообразил, что он в Москве, что он спит на диване у тети Даши. Беспокоить ее, топать сейчас через ее комнату на кухню, чтобы покурить, – неприлично. Ладно, и до утра потерпеть можно. Алик уже собирался снова провалиться в сон, как все та же мысль ожгла его мозг. Днем он более или менее справлялся с этой мыслью, загонял в подсознание. По ночам она возвращалась к нему во всей своей беспощадной наготе.

Отпущенную ему жизнь меряют уже не годы – месяцы. А потом?.. Неужели за той гранью исчезнет без следа весь его мир, его память, его душа? Попы, раввины, муллы – все они учат: за гробом начинается новая жизнь. Кто это видел? Язык без костей – вон сколько высокопарного вранья сказано и написано за тысячелетия… Но и отрицать какое-то продолжение по ту сторону земного – тоже ведь бездоказательно. Ум человека слаб, даже проблемки попроще, вроде бесконечности времени или пространства, объять не может. Много веков назад изрек Сократ свою знаменитую фразу: «Я знаю, что я ничего не знаю». Человеческое незнание неизмеримо больше человеческого знания – так есть, так будет всегда. И утверждение верующих о вечной душе, и отрицание этого атеистами не противоречат фактам, их просто нет… Но, как известно, из двух теорий, не противоречащих фактам, следует выбирать ту, что проще. А значит, мудро готовить себя к уходу в никуда, в пустоту… Все-таки мало пожил – жалко себя и страшно… Черная воронка, ускоряя вращение, засасывала Алика в бездну. Все глубже, глубже…

Утром его разбудил осторожный скрип половиц в соседней комнате. Там тетя Даша накрывала на стол к завтраку. Алик оделся, вышел к ней.

– Все куришь, куряка? – тетя Даша увидела пачку сигарет в его руке, укоризненно покачала головой. – Иди на кухню, открой фортку и дыми, сколько хочешь… Только не шуми очень – соседка под утро вернулась с ночной смены, спит.

– На заводе работает? – поинтересовался Алик.

– Считай, что так, – тетя Даша обнажила в улыбке беззубый рот. – В клубе она по ночам представление дает. Забыла я словечко это – она, значит, танцует и под музыку с себя одежку сбрасывает. Пока не останется, в чем мать родила.

– Стриптиз?

– Он самый… Говорит, что мужикам такой танец очень даже нравится.

– Сюда-то хоть не водит?

– Этого нет. У меня зятек – в милиции большая шишка, майором работает. Он сразу ее предупредил. А так она женщина неплохая. На кухне чистоту поддерживает. Сыночек ее – у деда с бабкой в Люберцах, она деньгами им подсобляет… Воистину, и смех, и грех. Даже осуждать не берусь. Трудно сейчас простой народ живет – каждый исхитряется, как может.

После завтрака, взяв Яшкину визитку, Алик вышел в коридор к телефону, набрал номер. Воркующий голосок секретарши отозвался без промедления.

– Якова Наумовича пока нет. Что передать?

– Спасибо. Я еще позвоню.

Позднее утро за окном выглядело солнечным, тихим.

– Поеду я, тетя Дашенька. Сперва на кладбище. Потом Москву посмотрю.

– Я тебе тогда писала – мамочку похоронили с отцом, в той же оградке. Найдешь?

– Найду.

– А домой когда ждать? К обеду-то приедешь?

– Думаю, часам к трем-четырем обернусь. У меня на сегодня больше никаких планов нету. Только вот до Яшки дозвониться надо… У вас где тут валюту обменять можно?

– Да прямо возле метро – два пункта обмена.

Выйдя из своего подъезда во двор, Алик прошелся вдоль дома. Девять лет назад в это время дня двор кишел малышней. А сейчас пусто. Рожать перестали?.. Алик зашел в первый подъезд. На втором этаже, на двери под номером четыре, висела, как и прежде, небольшая медная табличка: «Доцент И.И.Никитин». Тут живут, никуда не переехали. Как старую знакомую, Алик погладил дверную ручку. Чуть поколебавшись, нажал кнопку звонка.

Дверь открыл сам Никитин. «Хорошо, что не мать» – подумал Алик. В советские времена Никитин преподавал в их строительном институте марксистско-ленинскую философию. Про таких, как он, говорят – не от мира сего. Когда случилась эта история у Алика с Катюхой, Никитин и не заметил. А Елена Петровна была в курсе и, понятное дело, симпатии к Алику не испытывала.

– Здравствуйте, Иван Иванович. Катя дома?

– Здравствуйте, – Никитин прищурился, всматриваясь в Алика. – Простите, вы кто?

– Я раньше жил в этом доме, в пятом подъезде. Алик меня зовут. Вот оказался рядом и надумал зайти, Катю проведать.

– В пятом подъезде? Уж не Федоровых ли сын?.. Как же, помню ваших родителей, мир их праху. А с папашей вашим мы иногда во дворе сражались в шахматы, черными он любил сицилианскую защиту разыгрывать… Да вы заходите, заходите.

На Никитине был свитер с протертыми на локтях рукавами; ширинка на брюках по стариковской забывчивости не застегнута. В комнате, куда они вошли, Алику прежде всего бросился в глаза желтый кожаный диван. Их с Катюхой диван.

– А Катя дома? Она с вами живет?

– Катенька на работу с утра пошла. Работа у нее тяжелая – в детдоме для дефективных детишек. Сутки работает, потом двое суток дома. Если вы сумеете к нам завтра заглянуть, Катенька будет рада… Нет, нет, вы садитесь. Несколько минуток для старика найдете? Я ведь теперь на пенсии – мне интересно со свежим человеком пообщаться, обсудить текущий момент. Меня сейчас такая мысль заботит…

Дверь тихо отворилась, и вошла Елена Петровна. Неровно застегнутые пуговицы на халатике. Из-под него высовывается длинный подол ночной рубашки.