Шрифт:
– Ты говоришь о мире? – спросил Кари.
– Я говорю о жизни.
И Тейт снова зачерпнул воды. Ладонь его была груба, и тем ярче искрилась на ней вода, подобная ртути.
– Я не думал, что в этом страшном лесу может быть такая нежная поляна, такой нежный родник. – Это сказал Кари.
– Нарочно привел тебя сюда. Ты должен усвоить одно: когда тебе плохо, когда на душе камень – приходи на эту поляну, наберись здесь светлых мыслей, и тебе будет легче. Запомни. Это мой добрый совет.
– Запомню, – сказал Кари.
– А дорогу найдешь легко. Иди от переправы прямо на север. И ты не минуешь родник. Когда полюбишь – а ты, наверное, полюбишь, – приведи свою избранницу сюда, и оба поклянитесь в любви друг другу возле этого небесного ока.
– А я уже люблю, – признался Кари.
Тейт промолчал. Что он хотел этим сказать?
XV
Отец Фроди, узнав о происшедшем на Форелевом ручье, сказал:
– Сыновья Лютинга теперь поймут, на кого посмели поднять руку.
Жена его, неистовая Торхалла, поклонившись идолу, молвила:
– Я клянусь перед его ликом: мои мужчины сробеют – я отомщу!
XVI
Смерть Ана потрясла семью Лютинга. Глава ее сказал:
– Мне не нужен тинг. Тинг только для слабых. Мы сами разделаемся со всеми мужчинами из этого подлого рода.
И он склонил голову перед идолом, которому поклонялся всю жизнь.
XVII
Кари казалось, – он в этом почти был уверен, – что за этот день повзрослел на несколько зим. Во всяком случае в нем что-то сильно изменилось. Это происшествие на переправе через Форелевый ручей перевернуло в нем всю душу. Он, разумеется, слышал о схватках берсерков, но видеть собственными глазами обильную кровь и слышать собственными ушами лязг мечей ему еще не доводилось. Больше всего волновал его один вопрос: ради чего все это? Ради чего проливалась нынче кровь и ради чего бились на переправе эти ошалевшие люди?
Объяснение скальда не давало четкого ответа на его вопрос. Говорить, что все это жизнь, можно. Но это требует еще и дополнения. Отчего же она такая, эта жизнь? Должно быть, Тейт знал это, но многое, несомненно, держал при себе. Может быть, до поры до времени?..
– О чем задумался? – спросила мать во время ужина.
– Сам не знаю, – ответил сын.
– Мясо стынет…
– Успею…
Отец поглядел на него искоса. А потом проговорил словно бы между прочим:
– Весною в голову лезут всякие мысли. Особенно молодым.
Мать сказала на это:
– Зима слишком сковывает чувства. Они прячутся в глубине сердца, как в норе. С солнцем они выходят наружу, бередят душу…
– Это так, – подтвердил отец.
Потом все продолжали трапезу и, казалось, вовсе позабыли о задумчивом Кари. И вот тогда-то Кари сказал:
– Ульв и Фроди поссорились… Они дрались…
– Ты видел сам? – Отец перестал жевать.
– Да, сам.
– Что же ты видел?
– Как они дрались.
– Эти двое?
– Нет, еще и братья их.
– А ты?
– Я стоял за деревом. Вместе со скальдом Тейтом.
– Они тебя приметили?
– Нет. Тейт не разрешил мне вмешаться.
– Значит, никто не знает, где ты был и что ты видел?
Отец бросил кость в огонь.
– Когда слишком много знаешь, – сказал он, – то придется держать ответ. Рано или поздно. Каждый должен твердо знать: что ему следует ведать, а чего – нет. Такова жизнь. Без этого не проживешь и дня.
«Опять эта жизнь!» – подумал Кари.
– Говори дальше, – приказал отец.
Кари рассказал все, что запомнил из виденного на Форелевом ручье. И о скальде сказал, который цепко держал Кари возле дерева на потаенном месте.
– Скальд умен, – сказал отец. – Все, что слышали, должно умереть возле этого очага. Все поняли?
И, не дожидаясь ответа, встал и ушел в темный угол. И бросил уже оттуда, из угла:
– Забыть о слышанном, забыть о виденном… И не болтать. Не болтать, а заниматься делом. Завтра уходим за рыбой. В море.
XVIII
Было поздно. Кари сидел на дубовом обрубке и смотрел на луну. Она была бледная, как песок на берегу фиорда. Такая бесцветная, бескровная, хилая.
Было ему тяжко. Наверное, очень он глуп – поэтому так тяжко. Наверное, просто цыпленок он – такой несмышленыш, который не может понять, где живет и почему живет. Ведь этак и щенок существует…
К нему подошел отец его – Гуннар, сын Торкеля. Уже немного грузный, морщинистый, пропахший морской сыростью, изъеденный солью… Он уселся рядом с сыном. Долго сопел, а потом сказал так: