Овальный столик подъехал — оказался на колесиках.

— Выпьем чайку с вареньем из лепестков жасмина, а? — почти заговорщицки предложил профессор.

— Можно, — вяло согласился Леденцов.

— Чай не любите? Тогда кофе? — Воскресенский уловил разочарование гостя.

— Мало ли что я люблю, — тоже заговорщицки ответил Леденцов.

— К сожалению, спиртное не держу.

— Я имел в виду не спиртное.

— А что?

Воскресенский даже сел, заинтересованный скорее всего нахальством гостя.

— Скажем, копченые язычки индейки или мясо кхэ…

— Мясо… как?

— Кхэ.

— Что это такое?

— Шиш его знает.

Профессор опять посмотрел на гостя с пробужденным интересом и задумался, не спуская с него молодых ясных глаз. Леденцов держал этот взгляд с чистой совестью: хорошо, нет солнечных батарей на крыше, но жужжат четыре флюгарки, нет подземного бассейна, но есть бетонированный прудик в саду с двумя утками; не растут в теплице ананасы, но висит какой-то чайот… Нет мяса кхэ, но наверняка будет мясо кхю или рыба кхя.

— Молодой человек, а вы из какой школы?

— Я не из школы.

— Из отдела народного образования?

— Почему вы так решили?

— Потому что я специалист по воспитанию и ко мне частенько наведываются коллеги из школ, — с заметным раздражением ответил Воскресенский.

— Я из милиции.

— То-то вопросы дурацкие задаете.

— Андрей Андреевич, они только пока вам непонятны.

— Я и говорю — дурацкие. Так слушаю.

Он заметно поскучнел, переведя этого рыженького паренька из разряда гостей в разряд случайных посетителей, вроде водопроводчика или страхового агента. Чай был, видимо, отставлен.

Начиная опрос, Леденцов всегда сомневался: каким быть? Оперуполномоченным уголовного розыска, лейтенантом милиции — Или быть самим собой? Он не раз видел, как допрашивают служивые опытные следователи: сурово, логично, с какой-то незримой давящей силой. Так бы надо и ему, коли он лицо официальное. Но вот капитан Петельников ни в кого не перевоплощался, выспрашивая и просто, и весело, и сурово, и приятельски… Как Леденцов ни старался быть официальным, его опросы граждан скоренько оборачивались разговором, в котором он становился самим собой. Ну, может быть, чуточку похожим на капитана.

Леденцов не понимал, почему состояние человека быть самим собой почиталось за добродетель. А ведь это естественно и просто, как дышать. Вот наоборот — быть не самим собой — человеку удается редко. И эти жеманные помыслы — быть не самим собой — Леденцов ценил выше, потому что они говорили о чувстве собственных недостатков, о хотении избавиться от них, стать другим, похожим на своего кумира. Быть не самим собой, а быть как Петельников — плохо?

— Андрей Андреевич, есть у вас родственник Саша Вязьметинов?

— Нет.

— Может быть, сын друзей или приятелей?

— Нет.

— Просто знакомый подросток…

— Нет.

— Но он вас знает.

— Меня знают тысячи подростков.

— Саша Вязьметинов… — начал было Леденцов.

— Впервые слышу, — отрубил Воскресенский.

— А забыть не могли?

— Молодой человек! Мы так говорим: «Если можешь думать, думай; если не можешь думать, то пиши; а если не можешь ни думать, ни писать, то хоть иногда повязывай вместо галстука носок».

— Зачем носок?

— Надо хоть как-то оправдать звание ученого и рассеянного человека… Так вот я на память еще не жалуюсь и носок еще не повязываю. А давайте-ка мы растопим камин?..

Потом они ели парниковые огурцы, помидоры и этот самый чайот — все с солью, подсолнечным маслом и черным хлебом; пили чай с разными пахучими вареньями, в том числе и с жасминовым, которое походило, по леденцовскому мнению, на тонкощипаную бумагу, сваренную в сиропе и окропленную духами. Каминный огонь приятно грел плечо, березовые полешки горели сухо, чуть пахло дымком, запах которого был Леденцову приятнее, чем вареный жасмин. Профессор рассказывал бесконечные истории из своей ранней, еще учительской жизни…

У калитки, уже провожая, Воскресенский улыбнулся:

— Милицию гном интересует?

— Какой гном?

— Ну, гномик.

— Если он нарушает закон…

— Нет, не нарушает. Второе лето по даче бродит. Нахожу следы на грядках, в теплице, даже в доме…

— Вы его видели?

— Нет, гномики же крохотные.

— А следы какие?

— Сорок первого, сорок второго размера.

Петельников опять сидел в приземистом мягком креслице под портретом Макаренко и ждал классную руководительницу — ту, молодую, одну из трех.