Как приятно было оказаться во дворике, освещенном красноватым пламенем смоляных факелов, скинуть задубевшую от пота и крови одежду и погрузить тело в ласковую теплую воду, а потом растянуться на циновке и бездумно блаженствовать, позволив сильным рукам чернокожего изгонять усталость из натруженных мышц. Как сладко было вдыхать пряный воздух и предвкушать первый глоток вина.

За ужином Симплициус говорил не умолкая. Пока гость уминал окорок, который вымочили в вине, смазали медом и запекли с ломтиками кислых фруктов, хозяин только прихлебывал из кубка и, отщипывая крохотные кусочки лепешки, сыпал нравоучительными изречениями или пускался в воспоминания. Конан прикончил густую похлебку из моллюсков, щедро сдобренную пряностями, отправил в желудок здоровенную рыбу, судя по вкусу отваренную в молоке, и уже обсасывал клешню омара, а чародей даже не управился с лепешкой.

Заметив, что гость насытился, Симплициус стал выспрашивать о походе в горы. Рассказ о нападении кварра рассмешил его до слез. Он подтвердил уверения кхитайца о том, что вонючая вода обладает целебными свойствами.

— Завтра корочка отпадет с ран, — пояснил гандер, — и ты даже не вспомнишь о них. Красные ягоды тоже обладают замечательными качествами. Я заметил, что дикие козы, общипывая листья и ягоды с кустарника, потом резвятся и скачут, словно дети, и попробовал на вкус один листик. Это придало мне необыкновенную бодрость.

— Скажи, — проговорил киммериец, отрывая кисточку лилового винограда, — как вышло, что человек твоей учености поселился вдали от людей, на заброшенном острове и довольствуется ведением хозяйства и надзором за слугами?

Говоря по совести, варвара не особенно интересовали причины добровольного уединения колдуна, но было очевидно, что хозяин говорит без умолку просто для того, чтобы подольше удержать сотрапезника. Казалось, он боится оставаться в одиночестве. Речь Симплициуса временами становилась лихорадочно сбивчивой, он вдруг резко оглядывался словно ожидал увидеть кого-то в углу залы, куда стекся густой мрак. На впалых щеках расцвели красные пятна нездорового румянца, пальцы, крошившие лепешку, чуть вздрагивали.

— Видишь ли, — охотно отозвался гандер, — когда скончался мой учитель… — Он запнулся и снова бросил вороватый взгляд через плечо, — О чем бишь я? Ах, да… Когда умер учитель, я оставил Гандерланд. Вот ты… Скажи, сколько весен минуло с твоего рожденья, когда ты вылетел из гнезда?

— Пятнадцать или шестнадцать… Меня захватили раненого во время набега и угнали в Халогу. Я был там гладиатором.

— Пятнадцать… Вдвое меньше того, что я провел в заточении, ибо моя жизнь была добровольным заточением в мрачной сырой башне рядом с полоумным стариком. Я не знал людей, не изведал ни хмеля, ни сладости женских губ…

— Но ты вырвался на свободу, — перебил варвар, опасаясь, что красноречие слишком далеко уведет хозяина.

— Да, вырвался… И все испробовал сполна. Боюсь, со мной произошло то же, что бывает с голодным, слишком рьяно накинувшимся на еду. Поспешное насыщение не стоило мне жизни, но отбило вкус ко многому. Я поостыл и пустился в странствия. Был рудознатцем в Офире, звездочетом в Кофе, придворным врачевателем в Туране. Посетил Кхитай и Вендию.

Симплициус встал и беспокойно заходил по зале. Рука его непроизвольно поднималась к лицу и теребила острую бородку.

— Люди воображают, что перемена мест может избавить от навязчивых мыслей. Убогое заблуждение… Позади всадника сидит мрачная забота. — Гандер снова сел, одним глотком осушил кубок и снова заговорил, уставив в лицо гостя блестящие глаза: — Я не прижился за морем Вилайет и повернул вспять, к западным пределам. В конце концов меня занесло в Зингару. Я нанялся на службу к одному нобилю. Он был очень богат и очень стар. Опасно задерживаться на этом свете, когда у тебя есть нетерпеливый алчный отпрыск, только и мечтающий о том, как бы запустить руки в заветные сундуки…

— Верно, — согласился Конан, отпивая из кубка. — Благоразумнее при жизни оделять детей богатством, чтобы они не ждали твоей смерти.

— Мой наниматель был другого мнения. Он держал юнца в черном теле. Какая дурость… Безусые стыдятся ржавой шпаги и продранных локтей больше, чем самых низменных пороков.

— И что же, мальчишка пустил кровь старику?

— Нет, — усмехнулся гандер, — змееныш действовал умнее. Он пришел ко мне и пожаловался, что его любимому псу сильно досталось на охоте. Я осмотрел собаку. Медвежья лапа переломила хребет. Можно было только избавить тварь от мучений. Я приготовил отвар из одной травки, растущей на болоте. Любящие жены частенько подносят это зелье старым сварливым мужьям. Пес отказывался принять питье из моих рук. Я оставил плошку со снадобьем молокососу и ушел. Наутро слуга прибежал ко мне и сообщил, что старый господин отправился на Серые Равнины, а молодой требует лекаря к себе. Что было дальше, угадать несложно. — Симплициус скривил губы в ухмылке. — Некоторое время меня гноили в темнице, но и этого показалось мало. Я взошел на костер.

— Что же тебя спасло? — оживился киммериец, который и сам нередко бывал на краю смерти. — Хлынул дождь и лил, не переставая?

— Нет, — отверг его предположение колдун. — Я не мог отказать себе в удовольствии полюбоваться на физиономию мерзавца, когда огонь догорит. Мальчишка все не унимался — попробовал вздернуть меня, обезглавить, отравить… Сколько трудов пошло прахом… Наконец болван сообразил, что не в его власти лишить меня жизни. Но не мог же он отпустить на все четыре стороны человека, который того и гляди донесет на него? Конан недоумевал: