В изложении Ивана Александровича Пряхина все эти события выглядели проще и яснее. Он пересказывал то, что услышал в милиции, а там в излишние подробности вдаваться не любят. Но факты, изложенные даже самым скупым языком, есть факты.

То ли закончив, то ли прервав рассказ, Иван Александрович остановился. Этим воспользовался Костя, чтобы сказать:

— Да, хорош мальчик. Ловок, скотина!..

— Знаешь, и она хороша. Кассирша, — брезгливо прибавил Семён, словно вступаясь за кого-то…

Люда Раменкова расцепила сомкнутые пальцы.

— Не мог, — вырвалось у неё. — Не мог он с ней…

Костя снисходительно усмехнулся, а Иван Александрович как-то безучастно согласился с Людой:

— Не мог. Лезину нашли позавчера. Случайно.

— И где же? Далеко? — оживился Костя.

— Нет, рядом. Труп был обернут подклёновским плащом и забросан валежником. Зверский удар в висок чем-то металлическим. Рукояткой пистолета, возможно. Эксперты обнаружили в ране следы оружейного масла.

Наступило долгое растерянное молчание.

— Ну, гад-дина… — выдавил, наконец, Семён, скрипнув зубами.

— Хоть бы уж из пистолета убил, зверюга, — начал Костя и сразу умолк, взглянув на девушку.

Люда сидела, уронив голову в чашечку узеньких ладоней, жалкая, словно надломившаяся. Но вот она с явным усилием выпрямилась, попыталась встретиться с ускользающими взглядами остальных, и сказала:

— Всё-таки… я не верю…

Костя пожал плечами и отвернулся. Семён сделал вид, будто разглядывает заусеницу. Только Иван Александрович выдержал её взгляд.

— Факты, Люда…

Девушка снова уронила голову: фактов было больше чем достаточно.

— У него же был плащ. В поезде, — напомнил Костя.

— Раменкова, — сказал Пряхин.

— И компас — тоже отцов, наверное. Очень похож на тот, что он привёз с фронта.

Пряхин отмахнулся.

— Не имеет значения.

Но Люда не пожелала согласиться с этим:

— Я очень виновата, Иван Александрович…

Закончить ей не позволил Семён Гостинцев. Он вдруг испугался, что Люда, начав с компаса, вспомнит что-нибудь более значительное, такое, что ляжет на неё тенью. Испугался не только за девушку, но и за себя: не хотел знать о ней ничего теневого.

— Не нужно, Люда! — сказал он. — В чём вы можете быть виноваты? Сами подумайте, какая это чепуха. Обмануться в человеке и считать себя поэтому виноватой.

— Достоевщина какая-то, — присоединился к нему Пряхин.

— Нет, виновата. В том, что не могу заставить себя поверить. Всё ещё не могу. Не могу!..

— А что же в этом плохого? — искренне удивился Семён. — Это даже хорошо — не верить в плохих людей. Ведь таких, как этот Подклёнов, знаете сколько? Один на миллион, наверное. Исключение.

Девушка убежденно, хотя и печально покачала головой:

— Пусть. Но этот один — не он.

Тут уж не выдержал горный инспектор.

— Ну, знаешь… Обоих вас с батькой твоим… одним ремнем выпороть. Никак понять не хотите, что другой так ловко милым да хорошим умеет прикинуться — дальше некуда. Некоторые живут этим. Вроде профессии у них — прикидываться-то!

— Не прикидывался Василий… хорошим…

— Плохим, что ли, прикидывался?

— Никаким, — не обиделась на иронию девушка. — Вообще не прикидывался.

Пряхин скорбно махнул рукой.

— Верно говорят: переубеждать бабу — всё равно что воду решетом черпать. Давайте-ка лучше подумаем, как дальше. К Москве двигаться надо, а не на тары-бары время терять.

— Самолётом бы, — мечтательно сказал Костя. — Можно не только наверстать потерянное, а и выгадать ещё дня три — четыре.

— А ведь идея! Ведь идея, скубенты? — веселея, вспомнил свое словечко Иван Александрович. — Может, и правда, полетим? А?

Приятели смущённо запереглядывались, а Пряхин уже решил за себя и за девушку:

— Мы с Людой полетим, пожалуй. Советую и вам тоже.

— Заманчиво, но… ресурсов не хватит, — признался Семён.

Иван Александрович небрежно махнул рукой.

— Полбеды. У меня в долг перехватить можете. Когда-нибудь возвратите… Все мы теперь вроде как бы одной ниткой связаны.

Костя вопросительно посмотрел на Семёна.

— Что же, — наконец сказал он. — Если вы сделаете нам такое одолжение…