Шон услышал крик, когда уже добежал до двери; крик прекратился, когда он открыл ее. Он оглянулся – Альберт извивался в агонии на полу – и в эту минуту увидел, что человек в ремне с тяжелой пряжкой летит на него через стол. Шон отшатнулся и потянул за собою дверь. Качнувшись назад, она саданула подручному Альберта по лицу – разбила ему лоб, нос, губы. Секунду тот стоял неподвижно, широко раскрыв глаза, – лишь по середине лба медленно расползалась огромная рваная рана. Потом упал на пол, кровь залила все его лицо.

Официантка в ужасе притаилась за стойкой; закрыв глаза руками, она не переставая стонала: «Нет, нет, нет». Уилфрид по-прежнему стоял там, где толстяк отпустил его, – огромные, не видящие от ужаса глаза, беззвучно шевелящиеся губы. Шон сделал шаг, и мальчишка словно очнулся, увидел лежавшего у его ног толстяка с багровым, как сырое мясо, лицом, с которого слезла кожа.

Уилфрид издал гортанный крик – скорее, тоненький всхлип страха и ужаса. Он посмотрел на Шона, попытался что-то сказать. Ноги у него задрожали, точно он куда-то бежал, хотя не двигался с места. Потом Уилфрид все-таки побежал, спотыкаясь и скользя на деревянном полу – ноги его в слишком больших ботинках разъезжались, как на роликовых коньках. Мальчишка выскочил за дверь и, плача от ужаса, сбежал по двум цементным ступенькам.

Двое, которых Шон придавил скамьей, все еще барахтались на полу, пытаясь освободиться. Один из них стал на четвереньки и широко раскрытыми глазами смотрел на дергающееся, извивающееся тело хозяина, не понимая и не осознавая, что произошло. Шон медленно приблизился к нему, как лунатик; рассудок его содрогался от отвращения и ужаса – что он наделал, какой вдруг учинил разгром. Шон увидел, как его нога поднялась, носок ботинка описал длинную плавную дугу, ударил стоявшего на четвереньках в висок – голова мотнулась в сторону, назад, руки оторвались от пола, парень упал. Шон посмотрел на него взглядом человека, который по ошибке чуть не убил животное.

– Боже мой! Не надо! – закричала официантка.

Второй парень, перепуганный, беспомощный, как жаба, стоя на карачках, смотрел на ногу Шона. И Шон, поняв, что ударит его, попытался сдержаться. Понял, что бьет из страха, а страшно ему было до тошноты. Он увидел лицо парня, белое от испуга, красные пятна на нездоровой коже. Размахнулся ногой, словно в жутком, отвратительном сне. Парень упал на бок, пополз было, но не смог из-за скамьи, все еще лежавшей на его икрах, – он был похож на жабу, придавленную куском дерева. Его рот скривился, он панически хрюкнул, лицо исказилось.

Шон нагнулся, схватил его двумя руками за куртку, поставил на ноги. Тот нечленораздельно забормотал, поднял руки, потом попытался ударить Шона коленом; Шону стало легче: все-таки эта мразь сопротивляется. Он высвободил руку, ударил парня по лицу. Уничтожить бы его, стереть с лица земли, чтоб не видеть и не слышать. Дернувшаяся от удара голова вернулась в прежнее положение, Шон ударил кулаком в горло, попал костяшками в кадык. Почувствовал, как тело парня обмякло и выскользнуло из его руки.

Парень на полу закопошился. Шон приподнял ногу, с тем чтобы вогнать каблук в задыхающуюся физиономию. Где-то далеко-далеко у него в мозгу послышалось: «Нет, не надо, не надо». Это стенала, как заезженная пластинка, официантка, но лишь сейчас ее слова дошли до Шона. А почему, собственно, «нет»? Если его прикончить, страх исчезнет, станет тихо, можно будет уйти. Тихо и спокойно уйти. Валявшийся перед ним парень обхватил руками и ногами ноги Шона, и Шон не мог сдвинуться с места – волна паники, как ртуть в термометре, поднялась, затопила его, ослепила. Он выдернул одну ногу, высвободил вторую, придавил лежащего коленом и трижды ударил – один раз ребром ладони одной руки и дважды ребром ладони другой. Тот затих; Шон стоял возле него на одном колене, прерывисто, судорожно хватая ртом воздух, сердце его бешено колотилось.

Спрятавшись за стойкой, плакала официантка. Шон слышал звук, но не понимал, что это. Прошло полминуты, прежде чем он поднялся. Четверо его противников продолжали лежать. Шон наклонился над толстяком. «Обыщи его», – приказал внутренний голос. Райен провел руками по намокшей одежде. В одном из задних карманов брюк лежала пачка денег. В другом – грязный бумажник. В кармане жилета – серебряные часы-луковица с брелоком, во внутреннем кармане пиджака – ключи, потрепанная записная книжка в коричневой бумажной обложке. От одежды, когда он касался ее, поднимался пар, она обжигала. Шон рассовал все, кроме часов и брелока, по карманам. Поднялся.

Ему хотелось кинуться отсюда бегом, но он заставил себя идти нормальным шагом. Вышел из кафе, повернул направо, пошел вдоль серой, поросшей сорняками и цветами стены, отделявшей железнодорожные пути. Это был скорее проулок, а не улица. Сюда выходили садики убогих домишек, стоявших на другой стороне. Светило солнце. Шон шел медленно. Со стены перед ним свисала гирлянда сорняков, испещренная голубыми цветочками. Он потянул за нее, и вся гирлянда рухнула; земли между камнями было немного; вместе с гирляндой ему на одежду дождем посыпалась цементная пыль. Шон вздрогнул, выпустил из рук гирлянду.