Дайнагон Яманои — старший сын канцлера, рожденный от наложницы, не пользовался любовью прочих членов семьи, а ведь он был так хорош собою! Красотой он превосходил своих братьев, и мне было больно слышать, как светские болтуны все время стараются его принизить.

Государя провожали сам господин канцлер и его сыновья: дайнагон Яманои, Самми-но тюдзё и хранитель сокровищницы.

Вскоре фрейлина Ума-но найси явилась сообщить от имени императора, что он ждет императрицу к себе.

— Нет, сегодня вечером я не могу, — отказалась было государыня.

Услышав это, канцлер воскликнул:

— Недопустимый каприз! Ступай сейчас же.

От наследника престола тоже прибывали посланные один за другим. Воцарилась суматоха.

Придворные дамы, посланные императором и наследником престола, чтобы проводить к ним их юных супруг, торопили: «Скорее же, скорее!»

— Сначала проводите мою сестру, — сказала императрица.

— Как, меня первую? Разве это возможно? — возразила госпожа Сигэйся.

— Да, я хочу сама напутствовать тебя, — настаивала императрица.

Этот милый спор невольно будил улыбку.

— Ну хорошо, отправлюсь первой, мне ведь дальше уступила наконец Сигэйся.

Вслед за нею изволила отбыть императрица.

Канцлер со своей свитой тоже покинул дворец. Придворные так смеялись его шуткам, что чуть не попадали с мостика между галереями.

Однажды слуга, посланный одним придворным, принес мне ветку сливы. Цветы с нее уже осыпались.

К ветке была привязана краткая записка: «Что вы скажете на это?»

Я ответила всего два слова: «Осыпались рано».

Придворные, толпившиеся возле Черной двери, принялись скандировать китайскую поэму, из которой я взяла мой ответ:

На вершине горы Даюй [209]

Сливы давно облетели…

Услышав об этом, император соизволил заметить:

— Это лучше, чем сочинять обычную японскую танку. Умно и находчиво!

В последний день второй луны дул сильный ветер и с потемневших небес летел редкий снежок.

К Черной двери пришел дворцовый слуга и сказал мне:

— Явился к вам с поручением. Господин советник Кинто [210] посылает вам вот это письмо.

На листке для заметок было начертано заключительное двустишие танки:

И на один короткий миг

Слегка повеяло весною.

В самом деле, слова эти отлично подходили к сегодняшней погоде, но как сочинить первую строфу? Я терялась в мыслях…

— Кто находился вместе с господином советником? — спросила я.

— Такой-то и такой-то… — стал перечислять слуга.

Все люди замечательные, стыдно осрамиться в глазах любого из них, но больше всего меня тревожил советник Кинто. Уж ему-то нельзя послать никуда не годные стихи!

Я почувствовала себя одинокой и потерянной. Мне захотелось показать записку императрице, но она удалилась на покой, с нею был император.

Посланный повторял:

— Скорее! Скорее!

«Мало того, что я пошлю скверные стихи, но еще и запоздаю… Куда это годится? А, будь что будет!» — подумала я и дрожащей рукой с трудом вывела начальную строфу:

В холодных небесах

Вишневым цветом притворился

Порхающий снежок…

«Что они подумают?» — терзалась я опасениями. Мне не терпелось узнать. Но если стихи мои разбранят, то, пожалуй, и узнавать не стоило бы…

Когда был получен мой ответ, среди присутствовавших находился начальник Левого отряда личной гвардии (бывший тогда в чине тюдзё). Он-то и рассказал

— Советник Тосиката [211] так оценил ваши стихи: «За это ее следовало бы возвести в ранг старшей фрейлины».

Длинная опояска, когда принимаешься ее вить для безрукавки-хампи [212] .

Дальняя дорога, когда путник, идущий на север в Митиноку, проходит «Заставу встреч» — Осака.

Время, которое нужно для того, чтобы новорожденный вырос и достиг зрелых лет.

Сутра совершенной мудрости, когда начинаешь читать ее в одиночестве.