А какой успех ты сорвала — в элегантном платье, взятом у твоей подруги Веры Мразовой и столь выгодно оттенявшем твои волосы, над которыми я так потрудился, — на открытии выставки молодых художников, выпускников ИИИ, [40] где впервые несколькими графическими работами была представлена и Яна Плахи, урожденная Гавьярова. Ты действительно превзошла самое себя: обворожительно прелестная, искрящаяся остроумием, ты убила всех наповал; словно люди пришли не на вернисаж — посмотреть выставленные картины, а на твое показательное выступление. Мартышка злобная. А эта статейка, что ты накропала о выставке, черт знает, куда она запропастилась. Правда, ты упомянула и о Яне, стараясь все-таки быть «объективной». Написав обо всех поистине обнадеживающих, вызывающих удивление, талантливых, своеобычных индивидуальностях с оригинальной манерой и так далее и тому подобное, кто все это упомнит, ты под завязку с великодушным снисхождением коснулась и Яны… было бы несправедливо не сказать несколько слов о Яне Гавьяровой-Плахой. По ее графическим опытам можно судить о чуткости молодой художницы… хотя и трудно избавиться от ощущения определенной судорожности… но вопреки приведенным оговоркам можно надеяться, что при терпеливой, вдумчивой работе и упорстве, которое является характерной приметой ее творчества, со временем она несомненно порадует нас полноценными произведениями, так примерно ты это завернула, змея подколодная. Черт знает, куда эта статейка подевалась. (После тебя не осталось никакого архива с вырезками и подробным каталогом.)

Звонок.

Ну, ясно, телефон; новость уже наверняка промчалась по городу, как огонь по сухой траве. Лучше б я его не включал. Карусель завертелась. Жадные вопросы. Как на них отвечать? Какой делать вид? Что мне говорить? Где ты? И почему? Кто, когда, как, с кем?.. Наконец какая-то сенсация. Да, звонит непрестанно. Пойду. Ничего не попишешь.

Нет, это не телефон. Дверной звонок. Кто-то собственной персоной пожаловал. Мать? С ней мы вроде бы обо всем договорились.

Ну хорошо, хорошо, уже иду. Кончай названивать!

В дверях стояла почтальонша.

Гонорар для Гелены: 280 чехословацких крон. Постоянно ей приходила какая-то мелочь. Редакторского жалованья (2200 брутто) почему-то ей не хватало. Камрад, покажи мне человека, который сейчас живет только на зарплату. Каждый как-то подрабатывает. И она подрабатывала: под различными шифрами и псевдонимами наводняла своими интервью, статьями, заметками и репортажами из мастерских художников всевозможные газеты, журналы, еженедельники, месячники, как-никак каждая редакция предоставляла место культуре; плодоводы и садоводы, рыбаки и охотники, животноводы и просто владельцы домашних животных, кактусов или орхидей, любители красот Словакии, октябрята, пионеры, друзья-приятели, кто только не рад заглянуть в святая святых наших популярных певцов или актеров, порой даже иного художника, а в худшем случае — писателя. Гелена была неутомима как пчелка; он долго ломал голову — как ее на все хватает? Где она берет на это время? Ему казалось, что если она не охорашивается в ванной, то рассиживает в каком-нибудь кафе — не иначе; он лишь потом понял: это не напрасная трата времени, напротив, она умеет приятное сочетать с полезным — опрокидывает рюмку, другую, но при этом как бы мимоходом, невзначай, собирает материал для своих заметок.

Почтальонша уже явно была во все посвящена. Жадно, с лицом, горящим от любопытства, она вытягивала шею и норовила проникнуть в квартиру, на место действия. Однако он стоял в дверях, широко расставив ноги, словно своим телом хотел защитить — что? Что мне уже защищать? Всему конец, и все-таки не позволю, чтобы всякий копался в моем грязном белье, нет, такого удовольствия я им не доставлю.

— Деньги эти, собственно, вашей супруге, — раздумывая над почтовым переводом, говорит почтальонша. — По правилам я бы должна вручить ей…

Корова безмозглая, хоть бы нашла какой-нибудь предлог поумнее, раз уж так приспичило все разнюхать. Сколько раз я получал Геленины деньги, а тут вдруг кочевряжится…

— Ее нет дома, — отрубил он. — Не беспокойтесь, я отдам ей.

Почтальонша несколько растерялась:

— Ее нет дома? Но… я слышала…

— Мне некогда, — сказал он нетерпеливо и протянул руку к переводу.

— Так… значит… ваша жена… вы передадите ей? — бормотала она в замешательстве. — Я могу надеяться?

— Что с вами, пани Томковичова? Вы неважно выглядите. Вам моя помощь не требуется?

Явная ирония, с какой он с ней разговаривал, возмутила ее — и она опомнилась:

— Вы мне? Вы мне хотите помочь?.. — Ее круглая физиономия с тремя подбородками вдруг побагровела. — Я вам не дам!!! — взвизгнула она.

— Боюсь, мы не понимаем друг друга. Вы хотите оставить у себя наши деньги?

Это ее уж совершенно сбило с толку. Автоматически, без единого слова, она протянула ему деньги, затем по обыкновению подождала крону на чай, но увидев, что Славик спокойно сунул деньги в карман и, судя по всему, не испытывает желания придерживаться заведенного порядка, вконец смешалась и проворчала:

— Распишитесь.

Он расписался в получении Гелениных денег.

Почтальонша вручила ему остальную корреспонденцию и с невнятным брюзжанием наконец исчезла.

Повестка с напоминанием из университетской библиотеки была адресована Гелене; да, обычная история, ей ни разу так и не удалось вернуть взятые книжки в срок.

Второе письмо было для него.

Он распечатал конверт.

Вот тебе на!

Выходит, Плахи не чесал языком. И вправду, что-то происходит. Конечно, нечего строить иллюзий, подобные письма получили, наверное, многие «молодые и талантливые» режиссеры, тут нет ничего официального и обязательного, но все равно — письмо многообещающее! Наконец сбылся его сон! Он будет делать современные фильмы! Он покажет им, что такое фильмы о современности! Реальные, подлинные, правдивые, никакой фальсификации! Наконец-то он сможет применить знания, приобретенные в пору, когда действительность он воспринимал преимущественно как материал для будущих фильмов.