– Помер? – перебил его я. В моей голове с легким щелчком сложилась вся картина.

– Откуда ты знаешь? – сработала профессиональная подозрительность, и Федор уставился на меня с нехорошим прищуром.

– Догадался.

– Что значит догадался? – взгляд лейтенанта буквально сверлил во мне дыры.

– То и значит. Ты и сам уже догадался, только сам себе в этом признаться не хочешь. Иначе бы ко мне не примчался. Какова причина смерти?

– Автокатастрофа. Он всегда носился по дорогам как раненый в жопу дятел, но это было нечто – разогнался, наверное, до двухсот и забыл повернуть…

– Готов поспорить, что он умер до столкновения…

Федор внимательно на меня посмотрел, но не стал спрашивать, почему я так в этом уверен, лишь на секунду взгляд его метнулся к паровозу и обратно. Он пожал плечами:

– Тюркин всегда был надутым придурком, но мне это все не нравится. А Михалыч? Что они видели перед смертью? У обоих был такой ужас на лицах… Что ты скажешь?

– Ты мне не поверишь.

– А ты попробуй.

– Все дело в паровозе. Похоже, несчастный мастер Феофанов, пытаясь заставить эту нелепую машину работать, пересек границы доступные человеку, и результат ужаснул его самого. Это больше чем паровоз, это нечто живое…

– Действительно, чушь какая-то… – резко сказал лейтенант, – бред сивой кобылы.

Он решительно поднялся.

– Поменяй-ка мне лучше рулевую тягу, механик! А то совсем разболталась… Тяга в багажнике.

Федор направился к воротам. Спина его был напряжена, как на параде.

– Подожди, – остановил я его, – ты уверен, что так надо? Ты точно не путаешь храбрость с глупостью?

Старлей мрачно усмехнулся.

– О чем ты? Я всего лишь прошу поменять тягу.

Помолчав, он добавил:

– Я отвечаю за этих людей. Даже за болвана Тюркина.

Федор ушел. Я удивленно смотрел ему вслед – надо же, какой пафос может скрываться в провинциальном милиционере! Похоже, он действительно чувствовал себя шерифом, а не чиновником на маленьком окладе. Ему было не все равно.

Открыв инструментальный ящик и достав домкрат, я полез менять тягу. Проклятая железка здорово приржавела, и я провозился дольше чем рассчитывал, поэтому, когда лейтенант вернулся, я только успел закрыть капот и вымыть руки. На этот раз – никаких гремлинов! Только тяжелый физический труд…

– Готово? – спросил он.

– Готово. Забирай машину. И… Это… Будь осторожен, ладно?

– Не говори чепухи – лейтенант был совершенно спокоен, – мало ли что может померещиться.

Когда он уехал, я сразу улегся на раскладушку и попытался заснуть. Это было нелегко – нервы были натянуты как гитарные струны, но я изо всех сил успокаивал дыхание и медитировал, пока наконец не провалился в тяжелый сон.

Оказавшись в кабине паровоза, я совершенно не удивился. Каким-то краем сознания я осознавал, что сплю, но меня это не смущало. Паровоз медленно ехал среди серых холмов, Феофанов в своем картузе стоял за рычагами, молча вглядываясь вдаль.

– А где Тюркин? – спросил я. Я был уверен, что увижу в кабине покойного «буржуя».

– Уже там, – спокойно ответил механик.

– Где там?

– Не стоит тебе этого знать…

Голос его прозвучал так, что я понял – действительно, наверное, не стоит… Некоторое время мы ехали в молчании. Пейзаж за окнами кабины не менялся – те же низкие серые холмы, сглаженные потоком бесконечного времени. Потом Феофанов заговорил, но так тихо, что я не расслышал первых слов:

– …никогда не просить.

– Чего не просить?

– Вечности. Нельзя менять бессмертие души на вечность существования.

– Я не понимаю…

– Я искал вечный двигатель, но хотел-то вечной жизни… Я думал, что если мне откроется одно, то недалеко и второе. Но и вечное движение мне не давалось – годы потратил я на этот паровоз, а он не желал работать. Тогда я обратился к гремлинам – я знал о них, ведь я столько лет проработал механиком… Я досыта накормил их своей кровью, но вечное движение было им не по силам. Тогда они призвали нечто… Оно выполнило мое желание, но сожрало мою жизнь. Теперь у меня есть вечное движение и вечное существование, но нет жизни – я лишь слуга, механик при паровозе.

Феофанов замолчал, а я не знал, что бы еще у него спросить. Между тем пейзаж за окном начал меняться – мы подъезжали к городу. Колеса бодро загрохотали на стрелках. Это был не тот город, который я уже успел изучить, и в то же время это был он – новые постройки как бы просвечивали сквозь строения начала века. Паровоз шел по станции, исчезнувшей после двух войн и революции, постукивая на стыках давно разобранных рельсов. Он приближался к центру, и современность смутными тенями проступала сквозь добротные заборы купеческих домов и белые стены небольших церквушек. Единственным маяком оставался пакгауз – он, похоже, прочно пустил корни в обоих мирах. Сначала мне показалось, что мы возвращаемся в него, но лязгнула стрелка, и паровоз изменил направление, все больше отклоняясь в сторону. Мы неторопливо двигались по какому-то запасному пути, сквозь него смутными тенями проступала улица… И вдруг я увидел, куда мы направляемся – у обочины стояла машина Федора. Лейтенант еще не успел в нее сесть, он только взялся за ручку двери. Его движения были неестественно медленными, как при замедленной съемке – вот он открывает дверь, садится, вставляет ключ в замок зажигания… Паровоз стремительно приближался, и вдруг я понял, что сейчас произойдет. С диким криком я оттолкнул Феофанова и дернул за бронзовый рычаг экстренного тормоза. Машина со скрежетом и шипением резко остановилась, и я спрыгнул из кабины – предупредить Федора, спасти…