Сегодня роль лошадиной задницы сыграла Люська. С утра был «лейтенант» Панафидин, который за то, чтобы свернуть дело по убийству Нинки, затребовал столько, что у Жени вылезли глаза. Он попробовал поторговаться, но подполковник объяснил, что у них новый начальник, присланный с периферии, голодный как волк. И он, начальник, очень хочет денег, а у него, Гуру, есть выбор – или сейчас начнется грандиозное расследование преднамеренного убийства, где он будет фигурировать в качестве одного из подозреваемых, или смерть спишут на случайное падение и удар головой о прилавок, а дело закроют.

Женя взвился и заорал, что не понимает, почему и как он может оказаться подозреваемым, ведь Панафидин отлично знает, кто убил несчастную дурищу, потому что видел запись с камеры слежения. На что подполковник резонно возразил, что пленка, во-первых, доказательством не является, во-вторых, придется объясняться, почему он именно в этот день установил в магазине видеокамеру, а затем рассказывать и всю историю с шахматами. И, в-третьих, пятидневный срок, в течение которого он не предоставил записи следствию, влечет за собой, не как раньше, конечно, статью за недоносительство, но все же серьезные подозрения в соучастии.

Кроме того, он, Гуру, вроде бы просил пока не трогать Ковалько, пообещав найти его самостоятельно, выпотрошить из него всю нужную информацию и только потом отдать ментам, а он, Панафидин, не работает в цирке и одновременно держать что-то в руках и на этом же балансировать не умеет.

Женя прекрасно понимал, что «лейтенант» просто пользуется его безвыходным положением и пытается обращаться с ним, как с дойной коровой. В любом другом случае он быстро нашел бы на Панафидина управу, но сейчас ему нужно было: а) быть с развязанными руками и б) иметь Ковалько на свободе. Потому что и так уже слишком много вложено в это дело, а кроме слежки за Дориным путь у Гуру к шахматам был один – через долговязого седого красавца. Пришлось соглашаться.

Вторым действием этой драмы оказался визит к знаменитому в московских антикварных кругах барыге, известному под ласковой кличкой – Промежность. Никто, правда, его так в глаза не называл, обращались уважительно – Станислав Станиславович, и только Гуру знал, что на самом деле это – фамилия.

Тот тоже, понимая, что Женя пришел не от сладкой жизни закладывать коллекцию, воспользовался ситуацией и выпил всю до капельки кровь, дав в лучшем случае восьмую часть реальной цены, да еще под три процента в месяц. Женя простоял несколько минут, пытаясь успокоить гул в ушах и стук в висках, потому как считал, что имеет полное право на совершенно другие деньги, но унижаться и доказывать старому козлу, что тот его обносит, не стал, а молча взял деньги и ушел.

Если полностью рассчитаться с «лейтенантом», оставшейся «капусты» едва хватит на то, чтобы заплатить в агентство за аппаратуру и остальную работу. На жизнь и непредвиденные обстоятельства оставалась вшивая трешка. Значит, придется Панафидину отдать только половину или две трети, с остальными подождет, процентами, конечно, опишет, будет жаловаться, что деньги не ему, что придется брать, чтобы расплатиться за Гуру, у барыг, ну да придется еще и эти проценты потерпеть.

Женя уже даже жалел, что ввязался в эту историю с шахматами. Что-то совсем ничего у него не получалось на этот раз, но раз начал – надо идти до конца, иначе он не Гуру, а так – Снегурочка или Гурвинек какой-нибудь.

Третьим актом сегодняшней драмы стал тоже мент, простой советский гаишник – капитан с толстой красной рожей. Женя, который за рулем сидел уже больше сорока лет, давно выработал разнообразные приемы общения с этим жадным и коварным племенем. Деньги он старался им не платить, а всегда пытался договориться. Это была не жадность, скорее такой странный спорт – «кто кого облапошит?».

Иногда он начинал клянчить, опускать глаза долу, иногда орал как резаный, иногда просто общался с ними запанибрата. Все зависело от обстоятельств, степени нарушения и человеческого типа данного индивидуума в погонах.

На этот раз Гуру ошибся. То ли усталость последних дней, то ли осадок от разговоров с Панафидиным и Промежностью, то ли просто сказывалась старость, но он вместо того чтобы начать унижаться, «спустил Полкана». А гаишник, молча выслушав, его гневную и не совсем цензурную тираду, приказал поставить машину к обочине и начал по рации вызывать патруль, чтобы привлечь «распоясавшегося водителя за хулиганство».

Жене, которому сегодня даже временное задержание было абсолютно не с руки, начал предлагать деньги, чем вызвал злорадную усмешку капитана: «Ты, дескать, молодец против овец, а против молодца и сам – овца».

Этой усмешки Гуру стерпеть уже не смог, опять сорвался и начал поливать гаишника такой грязью, нагонять такой жути, так прессовать, как не делал этого уже много лет, пожалуй, с зоны.

Никто не знает, чем бы все это кончилось, потому что рожа капитана, потеряв естественный свекольный оттенок, побелела, потом позеленела, и он начал расстегивать кобуру. Спасла Гуру Люська, предпоследняя жена и, наверное, единственная женщина, которой Женя, сколько он помнил, никогда не изменял.

Она проезжала мимо, узнала Гуру и остановилась. Что-то пошептала в ухо капитану, поулыбалась ему, потом нечто вложила в руку, и Женю отпустили. Люська привезла его к себе, и они, поужинав, забрались в постель, как в старые времена. Сейчас она спала, блаженно улыбаясь, а Женя вспоминал, как они расстались.