<42>

Пушкин – «Пиковая Дама» (в конце 1-й главки)

Гоголь – Кареты валились с мостов (не в реку, конечно), а просто пятятся обратно с крутых мостиков)

Достоевский – Конец 1-ой главки («Бесы») («Смерти нет – это всем известно)

Paul Valery Vari'et'e V (Сон…) (Эльсинорских террас парапет)

R. Browning Dis aliter visum (Подагра и слава…)

Блок – «Шаги Командора» («крик петуший нам только снится») и черная роза в бокале

Мандельштам (Повернувшись вполоборота и «Я к смерти готов»)

Вс. К<нязев> («палевый локон»), («поцелуйные плечи»)

Мейерхольд Арлекин – дьявол см. «О театре», стр…

Стравинский Петрушкина маска, пляска кучеров, барабан…

Библия – Мамврийский дуб, долина Иосафата, ковчег завета, содомские Лоты

Античн<ость> Гекубы, Кассандры, Софокл, ресницы Антиноя и музыка все время.

<43> И наконец произошло нечто невероятное: оказалось возможным раззеркалить ее, во всяком случае по одной линии. Так возникло «лирическое отступление» в Эпилоге и заполнились точечные строфы «Решки». Стала ли она понятнее, – не думаю! – Осмысленнее – вероятно.

Но по тому высокому счету (выше политики и всего…) помочь ей все равно невозможно. Где-то в моих прозаических заметках мелькают какие-то лучи – не более.

<44> «Чем больше вы ее объясняете, тем [больше] меньше я ее [не] понимаю» (Из беседы о «Триптихе»)

Под Кедром

Хороший эпиграф, например, к «Решке» и главное – русский. Все поймут!

<45> Там же присутствовал «заповедный кедр», [пришедший посмотреть] подошедший взглянуть – что происходит из гулких и страшных недр моей поэмы, «где больше нет меня».

<46> Оставить ее одну уже не было опасно, но остаться без нее казалось просто невозможным.

<47> Кто-то (лето 62 г.) предположил, что поэма не всем понятна из-за своей аристократичности.

<48> С 7 января 1963. Рождество

…и кажется, я все же заземлила ее самым неожиданным образом – интермедией. (Фонтанный грот, которого давно нет. Белый зеркальный зал – бал). Шапка «Решки» – это арка, составленная из двух частей. Там звучит отдаленно, но чисто – Реквием. И все это в 1941 г.

<49> Поджиоли пишет, что у Ахм<атовой> только голос «fianc'ee, brid'ee [68] и возлюбленной», когда [потом] уже давно (в 1935—40) [является] существ<ует> «Реквием», где достаточно громко звучит голос матери и сестры. [69] Ахм<атова> в течение десятилетий считается чуть ли не миниатюристкой – затем 22 года пишет свой огромный, похожий на траурную трагическую симфонию – Триптих. (Чтобы поделиться с читателем моим горем и показать, как глубока и безвыходна западня, в которую я попал, приведу несколько высказываний о поэме.)

Чук<овский> – [мастер] шедевр исторической живописи.

Шкл<овский>: – трагедия совести.

Шток: объяснение, отчего произошла Революция.

Фил<иппов>: – Ветер канунов.

Пастернак: Фигура «Русской» (Ах, вы сени, мои сени), – раскинув руки и вперед… (лирика), другая фигура – с платочком, прячась за ним и отступая. Добин [70]

А все тот же таинственный голос почти из будущего говорящий, как подобает о стихах (из-за поворота) объясняет: «Если перв<ая> строка…

и все исходит из стиха: «До смешного близка развязка».

ЭрГэ ищет и находит ее корни в классической русской литературе. (Пушкин – «Пиковая дама». Гоголь… Достоевский – «Бесы» и вообще тянет к бесам, не замечая петербургской гофманианы и западные корни, напр., «Dis aliter visum» [71] Браунинга и «Эл<ьсинорских> террас парапет» Paul Valery.)