— Где она? — требовательно заговорил тот.

Симеон поднял голову.

— Не понимаю, — произнес он по-еврейски.

Сильный пинок обрушился без предупреждения. Симеон опрокинулся назад, почувствовав, как хрустнуло ребро. Грубые руки вздернули его в прежнее положение.

— Я знаю тебя, еврей, — заговорил стоявший перед ним мужчина. — Не стоит вести со мной игру. Спрошу еще раз: где книга?

Симеон снова поднял голову и ничего не сказал. На этот раз удар был направлен в лицо. В голове вспыхнула боль, рот наполнился кровью и обломками зубов.

— Я выслеживал тебя, как зверя, еврей, — продолжал стоящий, — от самого Шартра, в Безьере и здесь. Выследил, как зверя. Ты отнял у меня много времени, и терпение мое на исходе. — Он шагнул ближе, и Симеон увидел ненависть в его мертвых серых глазах. — Еще раз: где книга? Ты отдал ее Пеллетье?

Две мысли одновременно мелькнули в голове Симеона. Первая — что себя уже не спасти. Вторая — что он должен прикрыть друзей. Это еще в его силах. Глаза заплыли и уже не видели.

— Я вправе знать имя того, кто обвиняет меня, — выговорил он разбитым ртом. — Я стану молиться за тебя.

Человек сощурил глаза:

— Не сомневайся, ты скажешь мне, где книга.

Он слегка повел подбородком.

Симеона вздернули на ноги, сорвали одежду и перегнули через телегу. Двое держали его, один за руки, другой за ноги, открывая спину. Симеон услышал резкий свист ременного пояса за миг до того, как пряжка рассекла ему кожу. Тело мучительно дернулось.

— Где она?

Симеон зажмурился, услышав, как снова свистнул ремень.

— Уже в Каркассоне? Или еще при тебе, еврей?

Он вскрикнул от удара.

— Ты скажешь мне. Ты. Или они.

Кровь стекала по спине. Симеон читал молитву своих предков; древние священные слова уходили в темноту, отгораживая разум от боли.

— Где книга? — повторял мучитель, выговаривая по слову на удар.

Это было последнее, что услышал Симеон перед тем, как темнота дотянулась до него и унесла с собой.

Из Каркассоны авангард крестоносцев увидели в день Святого Назария. Стража на башне Пинте зажгла сигнальный огонь. Ударили в набат.

К вечеру следующего дня, первого августа, на дальнем берегу реки вырос французский лагерь — словно второй город соперничал с блеском первого роскошью шатров и палаток, блеском знамен и золотых крестов. Северяне-бароны, гасконские наемники, солдаты из Шартра, Бургундии и Парижа, лучники, церковники, обоз и приставшее к войску отребье…

После вечери виконт поднялся на бастион. С ним были Пьер Роже де Кабарет, Бертран Пеллетье и еще двое. Вдали поднимались в воздух струйки дыма, серебряной ленточкой тянулась река.

— Много их…

— Не больше, чем мы ожидали, мессире, — возразил Пеллетье.

— Скоро ли подтянется основное войско?

— Трудно сказать, мессире, — отозвался кастелян. — Чем больше армия, тем медленнее она движется. Да и жара их задержит.

— Задержит, да, — сказал Тренкавель, — но не остановит.

— Мы готовы их встретить, мессире. Припасы в город завезены. Возведены деревянные галереи для защиты стен от саперов, все разрушенные и слабые места в укреплениях восстановлены и укреплены, на всех башнях достаточно людей. — Пеллетье махнул рукой, указывая: — Канаты, удерживавшие на реке мельничные колеса, перерезаны, посевы сожжены. Французам трудно будет найти здесь пропитание.

Тренкавель вдруг сверкнул глазами и сказал, обернувшись к де Кабарету.

— Оседлаем коней и сделаем вылазку! До захода солнца соберем четыре сотни лучших бойцов, искусных с мечом и копьем, и отгоним французов. Они не ждут, что мы развяжем сражение. Что скажете?

Пеллетье сочувствовал его желанию первым нанести удар. Понимал он и то, насколько безрассудно это желание.

— Эти наемники на равнине, мессире, малая часть наступающей армии.

Его поддержал Пьер Роже:

— Не бросайся жизнями своих людей, Раймон.

— Но если мы ударим первыми…

— Мы готовились к осаде, мессире, а не к битве в поле. Гарнизон силен. Самые храбрые и опытные шевалье ждут случая показать себя.

— Но?.. — вздохнул Тренкавель.