— Святая вера, что здесь происходит? — сурово вопросил Пеллетье. — Чем провинился этот человек?

— Не остановился, когда ему было приказано, — доложил стражник с иссеченным старыми шрамами лицом. — У него нет пропуска.

Пеллетье присел на корточки рядом с музыкантом.

— Я Бертран Пеллетье, кастелян виконта. Что привело тебя в Каркассону?

У раненого дрогнули ресницы.

— Кастелян Пеллетье, — невнятно повторил он, цепляясь за его руку.

— Это я. Говори, друг.

— Besi'ers es presa.Безьер захвачен.

Стоявшая рядом женщина вскрикнула и сразу зажала себе рот.

Потрясенный Пеллетье не заметил, как оказался на ногах.

— Вы, — приказал он стражникам, — вызовите себе смену и помогите этому человеку добраться до Шато. Плохо вам придется, если он из-за вашего рвения не сможет говорить.

Пеллетье обернулся к толпе.

— Запомните мои слова, — крикнул он, — о том, что видели здесь, не болтать! Мы скоро узнаем, в чем дело.

В Шато Комталь Пеллетье распорядился проводить музыканта на кухню, перевязать ему голову и накормить, а сам немедленно пошел предупредить виконта. Скоро в донжон привели и музыканта, подкрепившего силы сладким вином и медом.

Тот был бледен, но держался твердо. Видя, что он едва стоит на ногах, кастелян распорядился принести табуретку и усадил рассказчика.

— Назови свое имя, amic, [88] — начал он.

— Пьер де Мурвиль, мессире.

Виконт Тренкавель сидел в центре, вокруг него полукругом стояли его союзники.

— Benvenguda, Пьер де Мурвиль, — сказал он. — Ты принес нам известия?

Выпрямив спину, сложив руки на коленях, музыкант с белым как молоко лицом начал говорить. Он родом из Безьера, хотя последние годы провел при дворах Наварры и Арагона. Он учился музыке у самого Раймона де Мираваля, лучшего трубадура Миди. Потому и получил приглашение от сюзерена в Безьер и принял его, чтобы снова побывать дома и повидать родных.

Он говорил так тихо, что всем им приходилось напрягать слух.

— Расскажи, что с Безьером, — сказал виконт Тренкавель. — Не умалчивай ни о чем.

— Французская армия подошла под стены накануне дня Святой Марии Магдалины и встала лагерем на левом берегу реки Орб. У самой воды стояли пилигримы и наемники, нищие и убогие, одетые в лохмотья человеческие обрубки, босые, раздетые, без доспехов. Дальше над шатрами развевались знамена баронов и служителей церкви — зеленые, золотые, красные. Они ставили шесты для флажков и валили деревья на загоны для скота.

— Кому было поручено вести переговоры?

— Епископу Безьера, Рено де Монтеперу.

— Говорят, что он изменник, мессире, — шепнул Пеллетье, наклонясь к уху Тренкавеля, — и что он уже принял крест.

— Епископ вернулся со списком обвиняемых в ереси, составленным папскими легатами. Не знаю, сколько имен было на пергаменте, мессире, но сотни наверняка. И среди них имена самых влиятельных, самых богатых, самых благородных граждан Безьера, и последователей новой церкви, и тех, в ком подозревали Bons Chr'etiens. Безьер обещали пощадить, если консулы выдадут поименованных еретиков. Если нет… — Он не договорил.

— Какой ответ дали консулы? — спросил Пеллетье.

Сейчас впервые решалось, насколько прочен окажется союз против французов.

— Что скорее они дадут утопить себя в морском рассоле, чем подчинятся и выдадут своих сограждан.

Виконт чуть слышно перевел дыхание.

Епископ покинул город и увел с собой некоторых из священников. Комендант города, Бернар де Сервиан, приказал готовиться к осаде.

Рассказчик остановился и с трудом сглотнул. Даже скрючившийся над своими пергаментами Конгост перестал писать и поднял голову.

— Утром двадцать второго июля рассвело рано. Уже на рассвете было жарко. Горсточка крестоносцев — даже не солдат, а сброда, увязавшегося за войском, вышли к реке под южной стеной. Со стены их заметили. Один из бродяг взобрался на самый мост, кривлялся, бранился и так раздразнил городскую молодежь, что те вооружились кто копьями, кто дубинками, даже раздобыли барабан и соорудили самодельное знамя. Никто и оглянуться не успел, как они вылетели из ворот, крича во всю глотку, и бросились на оскорбителя. В минуту все было кончено. Они скинули мертвое тело в реку.