Сочувствие к опыту «модернизированных» университетов должен был испытывать и Ф. И. Клингер, попечитель Дерптского университета, известный немецкий писатель и поэт-романтик, друг главного проводника новой университетской политики в Йене И. В. Гёте, с которым Клингер не прерывал тесного общения из России. [945] Назначения Клингера попечителем Дерптского университета добился в декабре 1802 г. у Александра I Г. Ф. Паррот, справедливо полагая, что для ограждения прав университета от посягательств ему нужна на этом посту фигура не только просвещенного чиновника, но и человека, никак не связанного с местным лифляндским дворянством.

Но основным проводником влияния обновленных немецких университетов в Главном Правлении училищ выступал товарищ министра народного просвещения M. Н. Муравьев. Назначенный в 1803 г. попечителем Московского университета, он занимался приглашением сюда новых профессоров, ориентируясь именно на облик Гёттингена, и переписывался с тамошними учеными (о чем подробнее – в следующем параграфе). Вероятно, при содействии, если не по прямой инициативе Муравьева в начале 1803 г. официальный периодический орган министерства народного просвещения опубликовал пересказ брошюры советника ганноверского двора Э. Брандеса «О современном состоянии Гёттингенского университета» (1802). [946] В брошюре, в частности, выражались идеи о том, что университет должен быть не только хранителем знаний, но и «распространять и передавать оные потомству, если возможно, с приумножением оных», а также что «если университет будет одною только школою, то учение может сделаться некоторым родом ремесла, к великому вреду наук и цели самого учения». Оба эти положения – научный императив университетов и противопоставление их относительно школ – были затем развиты В. фон Гумбольдтом и вошли в идейную основу «классического» университета. Подробно излагалась также критика Брандесом «новейших мнений» о создании университетов «для некоторых отраслей человеческих знаний» (явно направленная против отделенных друг от друга французских специальных высших школ) и его слова о том, что «все науки имеют взаимную связь, которая между ними гораздо теснее, нежели как обыкновенно думают» и что «Гёттингенский университет может представить нам многие сему доказательства», а «профессора получают великую пользу от соединения своего в одно место, и сие полезнее еще для молодых людей». Опять-таки высказанная здесь идея происходящего в университете синтеза наук (над философским содержанием которой в конце XVIII – начале XIX в. трудились Кант, Фихте и Шеллинг) легла краеугольным камнем в здание «гумбольдтовского университета».

Неудивительно поэтому, что при подготовке общего университетского Устава влияние «модернизированных» немецких образцов яснее всего отражалось в проектах M. Н. Муравьева. Написанный им собственноручно первый вариант Устава Московского университета был готов уже в мае 1803 г. [947] , а затем во второй половине 1803 – начале 1804 г. подготовлен еще один вариант. [948] Многие из положений проектов вошли потом в окончательный текст устава 1804 г., однако исходно формулировались более четко и последовательно.

Так, Муравьев показывал себя принципиальным сторонником свободы преподавания и науки внутри университета: «Мнения в науках не должны служить поводом гонений… Взаимное уважение Профессоров друг к другу долженствует облегчить им способ общего советования в рассуждении ученых трудов., почему и может каждый из них при начатии Академического года представить своей образ учения и книги, которым в преподавании намеревается последовать, для сочинения потом общего обозрения лекций». Подобно тому, как это было в Гёттингене и Йене, при университете предусматривались ученые общества (что вошло в § 11 Устава 1804 г.), и действительно, за период попечительства Муравьева в Московском университете таких обществ было открыто три – Истории и древностей Российских, Испытателей природы и Соревнователей медицинских и физических наук (и еще два – Латинское и Статистическое – не получили развития [949] ). Также Муравьев предполагал закрепить в уставе издание при университете «Ученых ведомостей, содержащих рассмотрение всех новых книг и откровений в науках как в России, так и в чужих краях» (по образцу G"ottinger Gelehrte Anzeigen): такая газета действительно выходила в Москве в 1805—07 гг. при поддержке попечителя, но после его смерти прекратилась, а в окончательном тексте Устава 1804 г. это издание отражено не было.

В проекте Муравьева обращалось постоянное внимание на научную деятельность университета, которому «должно прилагать к тому свои старания, чтоб быть всегда наравне с состоянием науки в других странах Европы и приобщать к курсу учения все новые откровения, получившие одобрения ученых». В итоге и в § 60–62 Устава 1804 г. вошли требования к желающим занять должности профессоров и адъюнктов представлять свои сочинения – т. е. законодательно закреплены научные критерии к замещению профессорских должностей, означавшие, что эффективность преподавания в университете оценивалась именно с точки зрения участия профессоров в научном процессе. Именно этим критериям при наборе новых профессоров должны были следовать первые попечители обновляемых и учреждаемых университетов.

Что же касается возможности пополнения состава профессоров через выборы, то Муравьев к ней относился сдержано: включив эту норму в проект Устава, поскольку она была закреплена Предварительными правилами народного просвещения, он поставил выборы под контроль попечителя, явным образом прописывая, что тот может как принять, так и отвергнуть их результаты, а в последнем случае назначить новые выборы. В такой форме этот пункт не прошел, и в § 61 Устава 1804 г. вновь вернулись к формулировке из Предварительных правил: «Совет об избранном предварительно представляет Попечителю и ожидает утверждения Министра Народного Просвещения».

Прямое заимствование Муравьевым опыта управления Гёттингенским университетом видно во введении им в Правление должности «непременного заседателя». Она впервые появилась в Гёттингене в 1796 г. по предложению К. Мейнерса, который сам же ее и занял. В своем труде об управлении университетами он описывает непременного заседателя как помощника проректора по всем служебным делам, обеспечивающего их непрерывное течение при ежегодных перевыборах проректора и деканов, и одновременно «доверенного лица» правительственной власти на месте. Заседатель – член собрания деканов, где сидит после декана философского факультета, а также университетского суда, имеет надзор за правильным ходом судебных процессов, за дисциплиной студентов, может налагать вето на штрафы, единолично выносимые проректором, передавая решение дела собранию деканов. [950] Надо сказать, что профессора вначале настороженно отнеслись к новой должности, высказав сомнение, нужен ли им «гофмейстер над проректором». Но с точки зрения властей (которую поддерживал Мейнерс) ее появление имело то несомненное преимущество, что непременный заседатель рассматривался как член университетской администрации, наделенный полномочиями и несущий ответственность не перед корпорацией, а перед государством в лице кураторов. [951]

Муравьев чувствовал эту двойственность и решил смягчить ее, допустив в своем проекте выборы непременного заседателя самими профессорами: «Общее Собрание избирает из числа Ординарных Профессоров непременного заседателя, который присутствует в Правлении бессрочно, до тех пор, покуда Начальство признает за нужное предписать новое избрание». При этом Муравьев сохранил ключевые полномочия заседателя: наблюдать «сохранение законов и непоколебимость полезных и утвержденных опытом установлений» и при необходимости налагать вето на решения Правления («несогласие непременного заседателя переносит дело к суждению общего Собрания»). [952] В таком виде они вошли в § 134–135 Устава 1804 г., с той только разницей, что подчеркивалась прямая зависимость непременного заседателя от попечителя: он не избирался, а назначался последним, и в случае несогласия с решениями апеллировал не к общему собранию профессоров, а к попечителю.