«Тогда у меня к вам огромная просьба, гэверет, — заторопился старик. — Я приготовил записку, петек, и прошу всех туристов вложить его между камней… только вложить… Мужчины боятся — их могут за это выслать, а за женщинами там просто не следят потому, что нам под страхом смерти запрещается вообще обращаться к иностранкам…» «Давайте, — протянула руку Катя. — Я никого не боюсь. Я же тут с моим папой!»

«Что вам дал яхуд, мисс? Дайте мне! — невысокий полицейский в мятой форме требовательно протянул руку к девушке. — Иначе вы немедленно пройдете со мной в отделение полиции, и вас там обыщут. А у нас, — ухмыльнулся он, облизав толстые губы, — в полиции не служат женщины…» Как похож на покойного Арафата, подумал Дани и отвел полицейского в сторону. «Послушайте, мистер, — сказал он по-английски, — ну что вам дадут наши неприятности?» «А сколько мне дадут… без ваших неприятностей? — еще нахальнее улыбнулся микро-Арафат. — Меньше двадцатки даже не предлагайте.» «Вот тебе твои двадцать долларов. Еще двадцать получишь, если к нам больше никто не пристанет, и сам проводишь к Стене.» «К Стене? — побагровел полицейский. — Да уж ты сам не яхуд ли, мистер? Я думал вы оба янки, у тебя красивая жена.» «Это моя дочь. Мы русские.» «Русские евреи, — ощерился араб. — Те самые, которые, как пишут газеты, поклялись вернуться сюда с русским оружием и сделать нас похожими на косоваров в их рвах, так? Те самые, что утопили наших бойцов в Адриатическом море, когда они плыли на помощь нашим братьям, а?» «Я тебе этого не говорил…» «Сто долларов, — твердо сказал страж исламского порядка. — В дополнение к тем, что ты… мне так и не давал. И сто после Стены. И я забуду, может быть, что твоя дочь взяла у старого яхуда петек. И не донесу на него. И тебе, и ему спокойнее.»

«Скоро тебе, тварь, будет еще спокойнее, чем тем косоварам, — нехорошо оскаблился Дани. — А пока… Господин офицер! — крикнул он по-английски стоящему с важным видом нарядному капитану с аксельбантами на мундире. — Ваш солдат занимается тут открытым вымогательством у иностранных туристов. Помогите нам, пожалуйста.» Офицер галантно поклонился красивой Кате, отдав честь обоим. Его взгляд задержался на золотой звездочке на груди Дани. «Если не ошибаюсь, вы кавалер высшего советского ордена, какой имеют единицы? Где вы получили награду?» «В Тихом океане. Мы без оружия потопили два торпедных катера янки.» «О, я читал об этом… Так это вы — Дмитрий Козлов?» «Я… И я, к тому же, давний друг генерала Фарука. Еще по временам оным… Мы были некогда… соседями по лестничной клетке в Хайфе.» «Вот как… Вы позволите проверить ваши слова? — капитан нажал кнопку мобильного телефона и долго говорил по-арабски, то и дело тревожно оглядываясь по сторонам. — Вы сказали правду, — важно сказал он. — Он говорит, что вы когда-то подарили ему жизнь, а Фарук аш-Хара — наш национальный герой. Фарук приказал мне самому проводить вас к Стене, мистер… Дани Коэн. Мы уважаем героев, даже героев противника… Эй, стража! Этого вымогателя высечь. Двадцать плетей. Молчать!» — потянул он из кабуры пистолет. Незадачливый солдат понуро пошел к ухмыляющимся полицейским… «Ужас, — шепнула Катя отцу по-русски. — Двадцать плетей… прямо как тетю Юлю тогда… если бы не ты…»

Капитан шел впереди сквозь сплошной базар Старого Города. У Стены было чисто и пусто. Касса, валюта, туристический объект… Молились трое американцев-реформистов. На женской стороне не было никого.

Катя открыто вложила свою записку вместе с запиской старика, коснулась рукой теплого гладкого камня и истово произнесла на иврите: «Алоhим, Ты строг, но Ты добр. Прости мой народ в последний раз! Прости его за то, что, проявив завидную доброту к врагам, он не стерпел своих братьев в своей же среде, что не берег того, что Ты подарил ему по доброте своей, чудо — Страну Израиля для евреев… Прости свой неизменно жестоковыйный народ, как отец прощает неисправимого сына своего, и верни нас обратно… Только на милосердие Твое уповаю… Велика верность Твоя!..»

Всю свою короткую сознательную жизнь после второго замужества мамы она мечтала об этом моменте. Она слышала от Дани, что именно здесь небеса имеют окно на землю, но сейчас ощущала эту связь всем своим существом. «Я хочу жить здесь, в Израиле, в Иерусалиме, — шептала она, и слезы катились по ее розовым нежным щекам. — Я еврейка. У меня и мама, и бабушка и все пра-пра-пра — еврейки. Я хочу, чтобы мои дети, внуки и все пра-пра-пра были израильскими евреями. Верни нас, Господи на нашу Родину… Освободи ее для евреев…»

«Мистер, вам не нужны сувениры со Святой земли? — тронул очередной араб рукав Дани. — Ведь это живая память об Эль-Кудсе…» «Я и так помню Ерушалаим, — вдруг ответил на иврите Козлов, вглядываясь в коричневое лицо под мусульманским головным убором. — Рад тебя видеть, Томи, — взволнованно добавил он тихо. — Я здесь как турист из Советского Союза. Это моя дочь Кати Коэн.» «Наим меод, — галантно ответил «араб» и посторонился, пропуская гостей в свою тесную лавочку. — Прошу вас, — двинулся он дальше к потайной двери. — Здесь многие хотят тебя видеть, Дани. Тебя не забыли в Израиле.»

В полумраке большой комнаты сидели одетые по-арабски люди. Они восторженно приветствовали Дани и Катю. Дани вглядывался в едва узнаваемые лица, всплескивал руками, радостно щипал бывших друзей и хохотал незнакомым Кате тонким голосом. «Подполье давно готово к восстанию, — сказал Томи. — Весь мир это знает. Знают и палестинцы. Знают и готовятся. У нас есть оружие, но… у них есть точно такое же. У нас от ваших, у них — от французов и англичан. Все, как в 1948… Но теперь наши враги уже не примитивные феллахи, а опытные и достаточно умелые воины. Мы ожидаем огромных потерь с обеих сторон, потому что жить после поражения мы не надеемся. Нигде! Но не надеются и они!… Это будет война на полное уничтожение одной из сторон. Югославская трагедия покажется после нее водевилем. Но и жить в рабстве мы больше не можем. Мы готовы к нашей Моссаде.»

«У вас есть надежная… хотя бы мастерская, где можно кое-что изготовить по моим чертежам?» «Дани!! Боже, неужели ты снова с нами и — со своими изобретениями!..» «Так есть?» «Конечно. Мы тайно контролируем чуть не половину промышленности Палестины. Мы можем изготовить все, что угодно… Даже если это потребует больших затрат. У нас хорошие спонсоры в диаспоре. Американские евреи — совсем не то же, что их нынешнее правительство. Правда у них совсем не то влияние, что было при живом Израиле, но…» «Тогда возьмите эту пленку, — достала Катя из лифчика капсулу с дорожной молитвой.

— Сделайте чертежи и изготовьте волнопродуктор…»

«Что это?» «Этническое психотронное оружие, — серьезно ответила Катя. — Если подключить продуктор к мощному источнику энергии в Иерусалиме и начать вращать антенну, то волны ужаса проникнут в радиусе до ста километров. Человек невольно бежит прочь от зоны воздействия…» «Подождите… А как же евреи?» «Я же сказала — этническое оружие! Евреи не почувствуют излучения. Но арабов в Израиле через несколько часов после начала работы продуктора больше не будет. Ни одного. Никогда. Действие облучения необратимо. И через три поколенья араб будет чувствовать в Эрец-Исраэль непреодолимый страх! Но вне нашей страны все они будут живы и здоровы…» «Доктор Дани, это твое изобретение? — благоговейно спросил Томи. — И твоя дочь так хорошо с ним знакома?» «Кати — студентка факультета бионики. Мы изобретали вместе с ней.» «Мы все немедленно изготовим и запустим… Вы остаетесь с нами или вернетесь в Россию?» «Мы сейчас купим у тебя сувениры и выйдем отсюда, как и зашли. За нами следят и палестинцы, и… наши гэбэшники в таком же камуфляже, Томи, как у вас. Кроме того, там осталась моя жена, мать Кати. Прости меня, но…» «О чем разговор! Ты сделал все, что мог. Дальше будет слелано то, что сможем мы… Господи! Неужели нам удастся избежать крови!.. Ведь никто из нас никогда не хотел и не хочет убивать. А в качестве излучателя мы просто тайком используем одну из палестинских радиолокационных антенн. Просто подкупим кого надо… Но — насколько это надежно? И как же это вы достигли этнической направленности? Это проверено Советской армией где-то? Против кого?»