«Натан, можно тебя на минутку, — сказал Дани, когда уставший от смеха помполит ушел. — Слушай. Как ты относишься к религиозным текстам?..» «Нет-нет, я всегда с подозрением относился к иудаизму, а в Израиле, насмотревшись на пейсатых, стал воинствующим атеистом. Я скорее настрою себя на эти дурацкие их съезды, чем на сюжеты древних иудеев. Бесконечные жертвенники, кровь, наказания за отступничество, бррр…» «Речь идет о христитанских и мусульманским текстах. Они должны сопровождаться моим излучением, чтобы…» «Начинается! Да не возродить тебе Израиль! Против нас всегда был, есть и будет весь мир. Заметь, что бы ни делал Израиль, как бы он ни был прав, мировое сообщество всегда было на стороне арабов, только потому, что они не евреи! Кроме тех редких случаев, когда Израиль надо было поддержать против Советского Союза. Если вам и удастся снова провозгласить еврейскую независимость, снова собрать несчастных в свою вроде бы страну, те же евреи, все позабыв, тотчас вцепятся друг в друга. И весь мир — в евреев и Израиль. Нет уж, мне спокойнее в галуте, спасибо, уже ели ваше гостеприимство, господа сабры!..» «Все высказал? Теперь послушай меня. Ведь ты не зря тогда приехал в Израиль. И снова соберешься. Это неизбежно, это — зов крови. И мы вместе с тобой, с такими как ты иначе обустроим новый Израиль. Пока же, пойми, я и ты — последняя надежда нашего несчастного народа!..»

«Национальность?» — палестинский генерал небрежно отстранил пограничного офицера и подозрительно вглядывался в элегантного туриста с сединой на висках и в его спутницу — белокурую девушку лет семнадцати. Его привлекла к этим пассажирам прибывшего из Москвы самолета золотая звездочка Героя на лацкане пиджака мужчины. В последнее время туристы из СССР были исключительно бывшими евреями, но здесь настораживала явно нееврейская внешность спутницы этого яхуда, указанной в документах как его дочь. «Советский, — ответил Дани без улыбки. — Там написано.» «А до ассимиляции? Еврей? Израильтянин? Как вас звали тогда?» «Козлов, — ответила Катя. — Это мой папа. Дмитрий Козлов. А у вас будут неприятности, генерал, если вы придеретесь к нему. Он — Герой Советского Союза. Это у нас больше, чем депутат Верховного Совета или там министр, поняли?» «Я-то понял, — покраснел седой генерал. — Да физиономия вашего «папы» мне хорошо знакома… Только никак не припомню, нарочно или нечаянно он промазал, когда в меня как-то тут стрелял…»

«Задержать или отправить обратно? — спросил пограничник, угодливо сгибаясь. — Мне эта пара тоже подозрительна. Для любовницы она больно молода, а на дочь никак не похожа.» «Пропусти… Не ссориться же с таким монстром, как его страна из-за какого-то… Козлова.» «Да уж, не советую никому с нами ссориться, — злорадно добавила Катя. — Одни тут, недалеко от вас, уже пробовали недавно. Так где тут у вас автобус до Иерусалима?» «Автобус до Эль-Кудса отходит с той стороны площади. Будьте осторожны, мисс Козлова, с терминологией.» «Вы тоже, генерал, — с вашими придирками! На нас где залезешь, там и слезешь.» «У вас очень интересная дочь, мистер… Даниэль Коэн… простите, Дмитрий Иванович Коз-лов, — протянул генерал Дани закрытый паспорт. — Не понимаю, зачем вам надо ею рисковать? Не один я вас узнал! Ваш папа, мисс Кэт, тут тоже был… немалый герой… Оставил по себе такую память!..» «Да и ты, Фарук, мною не забыт, — неприятно улыбнулся Дани.

— Никто из вас не забыт. И еще отнюдь не вечер. Мертвые взывают к живым. А ведь могли наши семьи до сих пор мирно жить в одном доме, растить внуков-друзей и дискутировать в общем клубе на улице Ха-Гефен о судьбах наших народов… Так вы же без нашей крови жить просто не можете, так? Как ваши братья по разуму косовары не могли жить без насилия над соседями. Где они сейчас? И нечего сверлить меня глазами! Да, в Союзе официально евреев нет, генерал. Но ам Исраель хай! Не забыл еще? Мы тебе, всем вам это очень скоро напомним, если забыли. А бояться мне в Эрец Исраэль, нечего. Наш КГБ тоже не без евреев. Меня будут вести здесь. И я не завидую тому, кто Катеньку попробует обидеть. Предай это своим живодерам. Они ведь трусливые твари, как все шакалы. И о своей дырявой шкуре подумай, Фарук. Сдается мне, что я в Хайфе тогда не совсем промазал… Хотя, сам знаешь, я мог выстрелить и лучше, помнишь? В последний момент, вспомнил твоих детей, моих соседей… Пока же запомни, я — Дмитрий Козлов!»

«Добро пожаловать в нашу Палестину, мистер Козлов, — ощерился седой генерал. — Слава Аллаху, мы поменялись ролями. Теперь я буду рад с тобой подискутировать, на правах оккупанта твоего народа, как некогда ты снисходил к нам, арабам, в оккупированной сионистами Палестине. Добро пожаловать, мисс Кэт. Фарук аш-Хара позаботится о вашей безопасности в своей стране!» «Вот это другой разговор, — улыбнулась Катя, подавая ему руку. — Мы не забудем вашего гостеприимства, генерал. И если вы, с вашей дочерью, когда-нибудь приедете к нам в Израиль из своего Египта, то мой папа, еврейский генерал Дани Коэн, будет вас опекать, идет? Только… я очень сомневаюсь, что вы решитесь сюда вернуться даже и туристом. И ваши дети. И ваши внуки, мистер Фарид…» «Фарук, с вашего позволения… Аллах благосклонен к пустым мечтателям. Ибо что остается униженным и изгнанным, как не мечтать?..»

Да… Это была действительно уже давно Палестина, а не Израиль… Страна, битком набитая сбежавшимися со всей Африки и Азии на дележку еврейского добра «беженцами». Фарук оказался прав. Это давно был и не Ерушалаим шель заhав — золотой Иерусалим, а грязный, кишащий толпами нищих бездельников и бесстрашными даже днем крысами Эль-Кудс, еще одно позорное пятно на карте третьего мира. Даже мечеть на Храмовой горе не сияла куполом, как в чужом ей Израиле. «Шлем оккупанта», как называли этот купол правые, облупился и потускнел без ухода. Прохожие кидались к респектабельным иностранцам с предложением услуг и товаров. Катю они, казалось, прямо обожествляли — она пользовалась всеобщим поклонением и восхищением. Со всех сторон сияли улыбки. На фоне ее пышных золотых волос подозрительного Дани вообще не замечали. В толпах встречались и евреи-ортодоксы в своем неизменном черном одеянии и с полузабытой суетливой походкой, которая так смешила Дани и над которой охотно потешались у них дома — смотрите, как они спешат побездельничать. Теперь эти жалкие фигуры среди арабов казались ему умилительными и трогательными.

Катя положила десять долларов в руку нищего старика в черной кипе, сидевшего с кружкой и тихо спросила на иврите, как пройти к Западной стене. Нищий вздрогнул, затравленно оглянулся, подозрительно осмотрел с головы до ног подчеркнуто скромно одетую девушку и едва слышно спросил на иврите: «Откуда вы?» «Из Советского Союза,»- ответил Дани. «Вы раньше… жили здесь?» «Я жил в Хайфе, на Кармеле.» «И давно вы не были в Палестине?» «Я не был в Израиле восемнадцать лет…» «С последнего Девятого Ава, с самой Катастрофы Третьего Храма, — кивнул старик. — Тогда вы не знаете, что к Стене разрешается подход только иностранцам. Мы не можем даже вложить петек между камнями и коснуться рукой нашей святыни. Нам выделен «балкончик с видом на заборчик», как издевательски называют эту площадку арабские журналисты. «Заборчик»… Дани вспомнил, что и независимый и победоносный Израиле предоставил евреям только чудом уцелевшую в веках Западную стену Храма, сохранив собственно святую прежде всего для евреев, их Храмовую гору за арабами, чтобы не оскорбить мусульман, не говоря уж о том, чтобы снести некогда возведенные на ней постройки утвержаюшие ислам на некогда святой для евреев оскверненной горе. Всегда так поступали все на свете победители. Все, кроме вооруженных самым мощным оружием и самой умелой в этом углу мира армией евреев с вечным галутом в своих душах… Если мы вернемся, в тысячный раз подумал Дани, мы не будем больше оглядываться ни на кого. Дооглядывались, доделикатничались…

«Так нам можно подойти к Стене?» «Конечно… Вы же иностранцы, русские. После событий на Балканах и тех клыков, что ваша страна показала на Тихом океане, у арабов проснулось былое уважение к русским. Они ценят силу. А уж такую силу, что проявили ваши сербы, просто обожают… Скажите, адони, — вдруг умоляюще коснулся он сухой дрожащей рукой пиджака Дани, на котором сияла чужая для его народа награда, — правда ли, что вы, евреи, сбежавшие в Россию, не забыли нас… Не передать, как нам тут плохо. За любую провинность, по любому навету нас бросают в вонючие ямы-тюрьмы, секут плетьми, отрубают руку, обвиняя в воровстве… У нас нет еврейских школ для наших детей, нашей молодежи закрыт доступ даже в те жалкие университеты, которые сохранились на месте наших. Нам уже пятнадцать лет запрещают выезжать из страны и разговаривать с иностранцами. Видите, как на нас смотрит тот полицейский? Меня могут снова высечь за то, что я жалуюсь вам… Он просто скажет, что слышал то-то и то-то, а никто у меня даже и не спросит, говорил ли я что-нибудь незаконное… Скажите мне, правда ли, что вы попросите у русских оружие для нашего подполья и поможете вернуть нам наш Израиль? Вы, я вижу, не забыли…» «Пусть отсохнет моя правая рука, если я забуду тебя, Ерушалаим» — тихо сказал Дани, а Катя серьезно и торжественно повторила фразу на чистом иврите. «Бахура не гойка?» — поразился старик. «Это моя дочь, адони, — с гордостью сказал Дани. — Она воспитана надлежащим образом.»