— Толик! Быстрее сюда! — истошно звала мама.

Он вскочил и ринулся на зов, задев Полину.

— Прости, — бросил он, выбегая из кухни в тот самый момент, когда Полина схватила пальцами горячий край кастрюли и поставила ее обратно на сине-желтый огонь.

— Черт! — выругалась она, погасила пламя под сковородой с подсолнечником и пошла в комнату, где шумела свекровь:

— Это же она! Только осунулась. Это точно она, Толь!

Полина вошла в комнату, наблюдая, как ее мужчина присаживается на корточки. В этот момент он напомнил ей ломающееся на сильном штормовом ветру дерево-сухостой, руки-ветви которого поднялись вверх, обхватывая крону-голову. Она не видела, как изменилось его лицо. Между тем его рот широко открылся и с шумом втягивал воздух, глаза округлились, кожа побледнела. Толя опустил руки, зажал пальцы правой руки в кулак левой. Его мать наклонилась ближе к экрану, с которого к миллионам зрителей обращалась рыдающая женщина в черном платке:

— Он уехал в Москву, периодически звонил, но несколько месяцев назад пропал. Я ничего о нем не знаю. А с парнем, с которым он уехал, тоже не могу связаться. Люди добрые, Господом Богом молю, помогите найти Геночку! — вытирая пот, выступивший на лбу, но не снимая траурный платок, проревела женщина.

— Это мать Гены, — прошептала Полина, прислонившись боком к косяку.

На экране появилась фотография Геннадия. Появилась всего на миг, и тут же другой человек стал обращаться с просьбой о помощи: «У меня пропала жена…»

— Толенька, как же так? Как она постарела, Толенька, — заревела свекровь, обхватив лицо, склонив голову к коленям.

— Я же сказал, что он подсел на наркотики, поэтому мы разошлись! — психанул «парень, с которым он уехал», выпрямившись, замахав руками. — Надо было ей сказать, что он наркоша?! Ты думаешь, она поверила бы?! Да она бы никогда не поверила, да и меня бы обвинила в чем угодно! Я ему не нянька!

— Толя, Толя! — подходя к нему, попыталась успокоить любимого Полина, но он отмахнулся, чуть не задев ее по лицу.

— Не травите мне душу! — сцепив пальцы в замок, произнес он и закусил нижнюю губу.

Мать плакала, иногда говоря: «Как же так? Вы ведь друзья были?» Толик сорвался с места, подошел к ней, взял пульт дистанционного управления, лежащий на диване, и выключил телевизор. Он сказал:

— Мне надо подышать, мне надо выйти подышать.

Подойдя к Полине, коснулся ее щеки, прошептав:

— Ты не волнуйся, это не приятно, но не волнуйся. Я сейчас приду, ладно?

— Может, мне пойти с тобой? — предложила Полина.

— Нет. Ты же на ужин какую-то вкуснятину готовила, — шептал он. — Я вернусь, и мы поедим. Мать к тому времени успокоится, я успокоюсь.

— Я в норме, — поднимая зареванное лицо, отозвалась женщина. — Пусть идет на воздух, Полиночка, а я тебе помогу со стряпней. Мы поступаем как эгоисты, упиваясь своими несчастьями, мы забыли, что ты носишь ребенка. Я сейчас тебе помогу, только покурю.

Она встала, прошла мимо них к выходу на балкон, закрыла за собой дверь. Через секунду они почувствовали слабый запах табака.

— Я приду, — повторил Толик, направляясь к выходу из квартиры.

— Как скоро? — ощущая пустоту в груди, спросила блондинка.

— Если хотите, то садитесь ужинать без меня, — ответил Толик, прежде чем захлопнуть дверь.

Он ушел. Полина пошла на кухню, включила огонь под сковородой с подсолнечником, попробовала спагетти, успевшие наполовину свариться. Она поперчила воду и запоздало налила туда ложку подсолнечного масла, чтобы макароны не слиплись между собой. «Он не говорил мне, что Гена наркоман. Что же он еще скрывал от меня? Конечно, в те дни мы не были близки настолько, что можно было бы сообщать такое. Я вполне могла подумать, что и Толя балуется наркотой… А вдруг? — помешивая деревянной лопаточкой семечки в сметане, рассуждала она. — Он не балуется этим. Я бы заметила. Конечно, он вел себя странно, но это было, кажется, так давно. Потом у него пропал отец, на нем висел большой проект рекламы, фирма давила на него по срокам. Он не наркоман. Нет. Не наркоман. И ему сейчас тяжело, ему стыдно за то, что он не совершал. Но он не мог ничего изменить. Или мог?»

— Мне нужно было поговорить с ней, — прервала рассуждения снохи мать Толика, войдя на кухню. Она уже переоделась в домашнее.

— С мамой Гены? — уточнила Полина, глядя на нее через плечо.

— Да, — кивнула та. — Нужно было все выложить. Хоть это и больно, но она должна была это знать. Ладно. Чем тебе помочь?

Словно мастерский художник разрисовал все вокруг. Толик шел по земле, разукрашенной темным капутом, переходящим в оранжевый марс, расщепляющийся на железно-окисную красно-коричневую рябь. Иногда приходилось наступать на траву, прорисованную зеленым кобальтом с переливами железной лазури. Небо, расстилавшееся над головой, было словно подсвеченный сзади холст, с нанесенными мазками виноградно-синей краски, марганцово-фиолетовой, вспышками церулеума, перьями темно-сиреневого краплака. С приближением сумерек, которые он не заметил, ловкий художник пролил на небосвод краску цвета индиго с полосами ультрамарина, а землю окрасил в темно-красную охру, траву покрыл темно-зеленым кобальтом.

Он очнулся, стоя на краю поля, огороженного со всех сторон бетонными темно-серыми с белыми вкраплениями блоками. Из них торчали, как наросты, ржаво-коричневые металлические скобы. По заросшему травой пространству пролегала теплотрасса. Трубы, завернутые в слой стекловолокна, ваты, неизвестного ему синтетического материала, словно гусеницы, слипшиеся боками жестких тел, пролегли от края до края этой заброшенной территории. Местами, запутавшись в полой сухой амброзии, шелестели на ветру пакеты от чипсов, кукурузных палочек, сухариков. Ветер подул сильнее, и одна из ненужных никому упаковок взлетела вверх, закружилась в замысловатых па, сделала переворот, умчалась прочь с его глаз.