— Доподлинно тут как тут, с пытки сознались своровавшие литвины! Есть, есть средь них злоумышленники, сговорились с атаманом Мещеряком призвать казаков с Яика и с Увека подступить к Самаре весьма в скором времени!

Князь Григорий резко поднялся с лавки за столом, где только что читал послание от астраханских воевод о переговорах с ногайским ханом Урусом, облокотился обеими ладонями о красного цвета скатерть и сквозь зубы процедил:

— Ну-у и… когда ждать воровского набега?

Дьяк Иван шумно сглотнул подкатившийся к горлу спазм, боясь быть услышанным писарчуком, сообщил роковые дни возможного прихода казацкого войска под Самару:

— Сказали своровавшие стрельцы десятника Януша, что атаман Матюшка ждет выручки с Яика от атамана Барбоши либо на Алексеев день человека божия; или на Благовещеньев день, [44] покудова степь тверда и грязи нет, а не успеют к этому сроку, то по сходу льда с Волги и с реки Самары, когда вода вовсе располоводится.

Князь Григорий медленно опустился на лавку, тряхнул обнаженной головой, зажмурил серые с красными прожилками глаза и прошептал сам себе в усы:

— Верно сказывали старики, что нет такого дома, где не было бы содома! — Поднял голову, строго посмотрел на застывшего у порога дьяка Ивана: — Дознался, кого спроводил атаман Матюшка к казакам?

Дьяк Иван отрицательно помотал головой, раскачивая бородищей по серому добротному кафтану, пояснил:

— Сказывали на жаровне десятник Янушка и иные стрельцы, что этого им неведомо. Да ночью, тут как тут, под утро стрелецкий голова Ельчанинов по моему слову, князь Григорий Осипович, заковал казаков в цепи и тако же приволок в пытошную. Кат Петрушка, малость поспав, примется и за них, в моем присутствии.

— Добро сделал, что успел атамана и есаулов свол'oчь в пытошную, покудова литвины не освободили их, — князь Григорий покомкал в пальцах курчавую бородку, спросил:

— Да, дьяк, а что показали литвины на своего сотника Семейку Кольцова? Своровал, аль чист совестью перед государем Федором Ивановичем? Не сговаривался ли с воровским атаманом Мещеряком? Сказывай!

— Дознался и о Семейке Кольцове, князь Григорий Осипович, дознался! — быстро заговорил дьяк Иван, то и дело сглатывая спазм в горле, будто слова, которые он выговаривал с радостной поспешностью, проходя горлом, оставляли во рту терпкий налет, как от недозрелого лесного терна.

— Ну-у и? — поторопил князь, чувствуя, как ладони покрываются холодной испариной. В голове пронеслась страшная догадка, а что если с приходом казаков литвины-стрельцы ударят в спину? Тогда, как пить дать, Самаре не стоять более, сожгут и чурочки дымящие в реку покидают… вместе с телами побитых стрельцов головы Ельчанинова! Да и ему, воеводе Засекину, не миновать висеть в лютой петле над черным пепелищем.

«Эх, зря поторопился я задерживать атамана Матюшку в Самаре! — с запоздалым раскаянием подумал князь Григорий. — Пусть бы сплыл он к Астрахани со своими казаками, а там местные воеводы как хотели, так и поступали бы с ним!»

— С пытки литвин Казимирка показал, воевода князь-батюшка, что стрелецкий голова Семейка Кольцов был в сговоре с атаманом Матюшкой, а посему, прости, князь Григорий Осипович, помимо тебя, просил я стрелецкого голову Федора спешно отловить того Семейку каким ни то скрытным способом, в тайне от его стрельцов, да и заточить в пытошную под крепким караулом, чтоб не отбили силой прочие литвины. Правильно ли я сделал, князь Григорий Осипович? Не укоришь, ли меня в неразумной поспешности?

Князь вытер влажные ладони о скатерть, вылез из-за стола, заложил руки за спину и нервно заходил по горнице, от правого угла с иконой до теплой побеленной печи. Не успел он ответить на вопрос приказного дьяка, как дверь резко открылась и в горницу, пылая румяными с мороза щеками и с заиндевевшими усами и бородкой крупно шагнул стрелецкий голова Ельчанинов. Большие, навыкате черные глаза метнулись растерянным взглядом с дьяка на воеводу.

— Князь Григорий, беда! — запыхавшись, выговорил стрелецкий голова и досадливо мазнул рукой по усам и бороде, стряхивая растаявший иней. — Бежал!

Воевода резко остановился у печи, вскинул перед собой руки с растопыренными пальцами, словно щитом от стрел защищаясь.

— Кто бежал? Матюшка Мещеряк?

— Нет, князь Григорий! — стрелецкий голова первым перевел дух, поспешно пояснил: — Бежал Семейка Кольцов! Да не один, а свел с собой более двух десятков литвинов. Выехали верхом на конях, с оружием и припасами.

— А куда караульные у ворот смотрели? — закипая гневом, князь Григорий по обыкновению начал не кричать, а зловеще понижать голос до угрожающего рычания сквозь сжатые зубы. — Кто в карауле был за старшего?

— Десятник Игнат Ворчило со стрельцами, — ответил стрелецкий голова Федор и добавил, понимая, что в гневе воевода может, не разобравшись, жестоко покарать его подчиненного за нерадивое якобы несение государевой службы: — Я уже снял спрос с десятника Ворчило.

— Ну и каковы его ответные резоны? — со зловещим придыхом спросил воевода и немигающим взором серых, будто замороженных глаз уставился на своего второго воеводу: оба понимали, что такого крупного побега со службы бывших пленных им объяснить правителю Годунову будет нелегко.