— Распотешил свою душонку, дьяк! Поди, тебе в радость сечь плетьми отважных казаков, которые не единожды подставляли головы под татарские и ногайские сабли и стрелы? Чем еще дьяку захудалому прославиться, как не кляузами в допросных листах, куда он пишет не всегда то, что человек говорит с дыбы? Велик ли поклеп настрочил ты на атамана Мещеряка? Гляди, дьяк, покривишь душой перед истиной, господь спросит с б'oльшим пристрастием, чем кат в пытошной!

— По воле государя Федора Ивановича я дознавался от казаков по их сыску! Только правды!

Тимоха Приемыш, перекосив рябое лицо от боли в спине, осторожно садясь на кончик лавки, зло глянул на дьяка и руку вперед вытянул, словно собирался взять его за горло и удавить, как перехваченную в прыжке гадюку.

— Известно мужикам, что правда у бояр такая же, как у мизгиря в тенетах! Коль попал, то жив не будешь, как ни жужжи в свое оправдание! Всю кровушку высосут!

Дьяк Иван, озлясь на укоризненные слова князя Шуйского и казаков, бросил в ответ не с меньшей злостью:

— Я на государевой службе, князь Андрей! Повелит государь назавтра с тебя спрос снимать со всей строгостью, добывая правдивости, тут как тут узнаешь, какая она бывает правда, подлинная и правда подноготная! Не своей вроде бы волей усадил я атамана с казаками в пытошную, а по указу государя, добывая правду о казацком воровстве и злых умыслах супротив царя Федора Ивановича! А повелит государь дать им волю, сниму замки с дверей без всякой злости на них. Вот так-то, князюшка Андрей Иванович! Моли бога, чтобы и к тебе была великая государева милость, а не страшный гнев за какие-то провинности, мне неведомые.

Не успел дьяк Стрешнев одной ногой переступить порог в караульную комнату со стрельцами, как Ортюха Болдырев, не утерпев, с иронией спросил:

— Вкусили мы пищи духовной ныне досытушки, а как быть в ночь без пищи телесной? Не евши, вестимо, и комару не взлететь, а мы вона какие тяжкие на подъем! Не забудь, дьяк Иван, что теперь нас не пятеро, а более чертовой дюжины, одним чугунком каши всех не насытить! — напомнил Ортюха, рукой указывая на избитых до кровавых полос на спинах литвинов.

— Ужин вам подадут, — ответил дьяк Иван, закрывая за собой тяжелую дверь, и казаки слышали, как тупо стукнул задвинутый с той стороны дубовый засов.

Вечером в губную избу с двумя большими чугунками каши, с двумя караваями хлеба и кувшином кваса как всегда вошел Рыжик в сопровождении молодого стрельца. Полные щеки алели от лютого мороза, но светло-рыжие глаза с широким разрезом под малоприметными бровями не сияли радостью от встречи с атаманом, как то бывало всегда прежде до пыточного сруба.

— Вот, казаки и стрельцы, вам ужин матушка Арина сготовила. Наедайтесь, поправляйте здоровье. — Оглянувшись на дверь, куда уже ушел сопровождавший его стрелец, Митроха ловко положил на стол за одним из чугунков что-то завернутое в плотную тряпицу.

— Отец, матушка здоровы ли? — негромко спросил Матвей, надеясь узнать какие-нибудь новости, особенно о своих близких, Марфушке, Зульфие и Маняше. Всякий раз, когда он вспоминал о жене, к сердцу подступала невыносимая печаль — что будет с ней и ее подругами, когда родятся детишки, а их с Ортюхой и Митяем не окажется рядом? И тесть Наум теперь вряд ли воротится в Самару, опасаясь попасть под воеводский сыск. Одна была надежда, что приведет атаман Барбоша казаков под стены города, потребует от воеводы освободить их из губной избы, даст возможность увести жен и детишек на вольный Яик. Но кто кого опередит — царь Федор с указом, или атаман Барбоша с казаками?

На вопрос атамана Митроха шмыгнул простуженным носом, покосился на приоткрытую дверь и прошептал:

— Караул у ваших женок поставили, стерегут. На торг за покупками ходят с приказными ярыжками.

— Понятно, — отозвался чуть слышно Матвей, пожав руку смелому отроку, — будет какая оказия, шепни им, что пытаны мы, но, как видишь, живы-здоровы, пусть и они не переживают за нас.

Митроха отошел от стола, громко сказал:

— Ешьте. Посуду заберу поутру, когда завтрак принесу на всю вашу дружную и голодную братию!

Едва дверь за отроком закрылась, казаки и удрученные провалом их замысла литвины присунулись к столу, расселись поплотнее. Князь Андрей взял в руки странный узелок, оставленный Митрохой, осторожно развязал, от удивления даже присвистнул тихонько, розовые губы под каштановыми усами растянулись в улыбке.

— Ай да матушка Аринушка, ай да умница! Она сготовила это снадобье на бараньем жиру лечить ваши спины после пытки батогами. Быстро едим кашу, растелешайтесь по пояс и будем натираться, пока рваное место не покрылось твердыми корочками болячек!

Ужинали молча, при слабом потрескивании фитиля в масляном светильнике, который все-таки выпросили днями у дьяка Ивана себе в губную избу, потом князь Андрей сноровисто врачевал казакам и стрельцам спины и плечи, уложил их на матрасы голыми по пояс, чтобы одеждой не тревожить битые места. Сам присел у стола и глядя на подавленных пытками казаков и стрельцов, вздохнул, с надеждой в душе помечтал вслух:

— Кабы сыскался около царя Федора Ивановича разумный советник, вразумил бы ему истину, что от побития Уруса куда сколько пользы добыто русскому люду, что ваши прежние набеги на ногайских послов не в сравнение по своей вине!