— Бес с ним, — махнул рукой атаман Ермак, радуясь, что хоть какой-то запас продуктов удалось собрать к тому часу, когда войско Карачи обложило Кашлык плотным кольцом. — Побьем татар и до северных князей сызнова доберемся. — Обернулся за спину, к Иртышу — там беглый поп, которого казаки уважительно звали «отче Еремей», вместе с рыжим атамановым стремянным Гришкой Ясырем принимали поднятые со струга Камышника съестные припасы и размещали в амбаре, укладывая что по полкам, а что в глубокий погреб, набитый иртышским льдом, чтобы свежебитая дичь и мороженая рыба хранились подольше и не портились. В амбаре для бережения круп и сухарей от вездесущих мышей день и ночь дежурили стрельцы Ивана Глухова, ночью зажигая не земляном полу небольшой костерок.

— А каковы татары? — спросил Иванка Камышник — боялся, что может вернуться в Кашлык, а там одно пепелище и нет никого в живых! Он приподнялся на носок левой ноги, потому как правая все еще побаливала, раненая татарским копьем в одной из последних стычек с пелымскими манси князя Аблегирима летом прошлого года. — Не пытались взять Кашлык приступом? Пока нас с Ортюхой здесь не было. Ведь и двадцать казаков — сила немалая!

Отшумели весенние дожди, умылась земля, бурно полезла трава, зазеленели окрестные леса, делая их плохо просматриваемыми, наполненными птичьим гомоном, медвежьим ревом и еле слышным шорохом прошлогодних листьев под ногами скрытно идущего человека или зверя, который с наступлением тьмы выходил для тайного подгляда или на еженощную охоту, а атаман Ермак все ждал нужного часа. И вот, в один из дней «пролетья», когда с востока показалась темная туча, обещая если не грозовой дождь, то по крайней мере безлунную ночь, атаман Ермак отвел Матвея Мещеряка к южному валу Кашлыка и здесь, на круче Иртыша, всматриваясь в еле различимые шатры ставки князя Карачи, сказал, то, о чем до головной боли раздумывал не одну бессонную ночь.

— Будучи в Кашлыке, нам злоехидного князя не осилить и не пересидеть. Лето как ни то рыбой прокормимся, а в зиму как? Остальные казаки перемрут, нас проклиная, что худые атаманы не сумели их спасти, а главное — врага наказать и за своих помстить!

Матвей вытянул губы трубочкой, поправил баранью шапку, улыбнулся и внимательно посмотрел в строгие глаза Ермака. Похоже было, он давно ждал какого-то важного решения атамана и, словно угадав его замысел, не то спросил, не то утвердительно сказал:

— Надо рискнуть, Ермак! И ежели сил нет на открытый бой со всем войском Карачи, попробуем перекинуться словечком с самим князем и его славной и храброй свитой!

— Что, известили тебя наши подлазчики? Успел с ними переговорить, покудова я с Иваном Глуховым считал наши остаточные припасы?

— Да вон они оба, Ортюха да Тимоха Приемыш, тебя ждут для оповещения. День в лесу, в подкореньях отсиживались, а как стемнело, бурьяном переползли в Кашлык. — Матвей Мещеряк взмахом руки подозвал десятника Ортюху и Тимоху, усадил на вал рядышком с собой и долго расспрашивал, что видели они, подобравшись почти к самой ставке Карачи. Велика ли охрана? Когда князь уходит спать? Сколько татар остается в карауле, и откуда легче всего незаметными подползти к той ставке?

Посовещавшись, Ермак принял решение:

— Ты прав, Матвей, надобно рискнуть! Как говорят шутейно у нас на Дону: «Давай, брат, перегащиваться меж собой: то я к тебе, то ты меня к себе на угощение зовешь!» Тако и нам теперь с Карачей поступать. Он у нас Ивана Кольцо с казаками в гости выманил, так мы теперь сами наведаемся! Вот что, Матвей, бери полста казаков, вооружись каждый двумя семипядными скорострельными пищалями, пороху и пуль с большим запасом, потому как бог весть, что с вами может случиться на мысу. И береги себя, потому как ты у меня остался последним атаманом — нет Ивана Кольцо, нет Никиты Пана, на Абалаке погиб в бою с Маметкулом Богдан Брязга… И казаков береги — еще одной большой потери нам не вынести, Карача вовсе тогда задушит. Теперь снаряжайтесь, а к полночи я сам осмотрю казаков и провожу вас, и батюшка Еремей молитву прочтет в напутствие.

Казаки умели ходить ночью тихо, под стать дикой кошке, все видя во тьме, без лишнего шума. Как и присоветовал атаман Ермак, из Кашлыка вышли в самую полночь, гуськом след в след пошли за проводником Ортюхой Болдыревым, который минувшей ночью проходил здесь с Тимохой и обследовал под иртышской кручей каждый куст и трещину в обрыве. Туча укрыла небо, было темно, даже вода Иртыша, казалось, остановилась, не плескалась у самой кромки берега, а в нескольких местах, подняв оружие и порох над головой, казаки пробирались под отвесным склоном едва не по пояс в воде.

— Терпите, братки, — шептал еле слышно Матвей Мещеряк, сам провожая казаков у каждой такой заводи. — Зато татары не чают нашего нападения отсюда! Тихонько идите, не плещите, словно вспугнутые из-под коряги аршинные сомы! Друг дружку поддерживайте, чтобы ноги по глинистому дну не скользили!

Недалеко было до Саусканского мыса, да подкрадываться со всяким бережением пришлось почти два часа. Казаки вжались в обрыв, молча ждали, что предпримет походный атаман, как им теперь подняться на кручу и грянуть на ставку Карачи? А если татарские дозоры каким-то образом приметили казаков у иртышской воды, и теперь затаились наверху, сабли да луки изготовили…

— Ну, Ортюха, с богом! Давай первым, — прошептал Матвей, обнял верного друга, потом перекрестил. — Вяжи канат за дерево понадежнее, чтобы не сорваться кому-нибудь. Шум поднимется, татары всех побьют стрелами, как глухарей на току!

Ортюха Болдырев отдал свои пищали Тимохе Приемышу, обвязал вокруг пояса канат, проверил, на месте ли сабля и засапожный нож, и только после этого бережно стал подниматься тесной расщелиной вверх, перед этим прошептал атаману почти в ухо:

— Да простит меня Господь за прошлое, да и напередки тоже! Неужто отсекут мне татары голову, и не увижу я более благозрачной девы, да такой, чтоб бесы в глазах плясали, а?