Матвей встрепенулся от услышанного, убрал руку от раны на лбу, уставился взглядом в искаженное горем лицо всегда веселого Ортюхи:

— Ка-ак? Ты узнал Кутугая? Это он погубил атамана?

— Да. Я хорошо запомнил его, когда мы брали его в плен при взятии Кашлыка, и когда приходил он к нам с татарскими послами Карачи. После его прихода с послами липовыми, Иван Кольцо и ушел с казаками в Бегишев городок.

Мещеряк поднял мокрое, испачканное кровью лицо к темному, тучами закрытому небу, сказал со вздохом:

— И непогода была на стороне Кучума! Возликовали татары после нашего неуспешного стояния под Куларами, увидели наше малолюдство, решили общей силой побить нас. Обманом увлекли на Вагай, а сами тем часом скопились в лесу, за протокой.

— Успел в сече крикнуть мне Ромашка Пивень, что переодетые бухарцами татары закололи кинжалом крайнего в карауле казака и неприметно ушли к Кучуму. Они-то и известили хана, что казаки, утомившись, крепко спят. За шумом ветра в лесу караульщики не враз услышали их приближение, только уже на протоке разглядели, в полусотне шагов от себя.

«Будто ждал беду Ермак! Струги велел поставить на берегу Иртыша носом к воде, чтобы легче было столкнуть, а не в протоке, — подумал Матвей. — Ежели бы не его разум, теперь никого из нас в живых уже не было бы.

— Не минет и десяти дней, как войско Кучума подступит к Кашлыку, — проговорил Матвей, оглядываясь на струги, которые, раскачиваясь с борта на борт, словно огромные утки, шли вслед за ним. — И на сей раз вряд ли нам удастся сызнова напасть на его ставку, как это было с Карачей на Саусканском мысу.

— Только бы стрелецкий голова Глухов удержался до нашего возвращения, — откликнулся на раздумья Матвея Ортюха. — А что если Кучум поделил войско надвое? Увидел, что с атаманом в походе едва за сто человек было, смекнул, что в Кашлыке осталось мало наших людишек!

— Будем надежду питать, что отсиделся стрелецкий голова в крепости, ему изрядно ратного снаряжения оставил атаман Ермак Тимофеевич, царство ему небесное за то, хоть и погиб сам, но спас казацкое воинство… Потом посчитаем, сколько казаков полегло на острове у вагайской протоки, — сказал Матвей и трижды перекрестился. — Кажись, на востоке малый прогал зарозовел. Тучи уходят за Каменный Пояс, казакам надобно под солнышком обсушиться. Не плыть же нам мокрыми курицами до самого Кашлыка!

Кашлык встретил подплывающие струги пушечной пальбой, радостными криками сбежавших с кручи к реке стрельцов, воинов князя Бояра и казаков, которые были оставлены в крепости по ранению, а теперь многие из них вполне поправились. Но радость эта сменилась могильной тишиной, как только Матвей Мещеряк ответил на вопрос стрелецкого головы Глухова о том, почему не видно Ермака, не ранен ли тяжко во время похода.

— Нет более у нас славного атамана Ермака Тимофеевича! Ныне он перед Господом стоит на спросе о делах земных! — негромко, скорбным голосом оповестил пришедших встречать струги Мещеряк и первым снял суконную, черным мехом отороченную шапку, обнажив длинные темно-русые волосы. Сказал негромко, да услышали все, и две с лишним сотни голов обнажились под все еще резкими после недавней бури порывами ветра над безмолвным Иртышом.

Постояв минуту в молчании под плеск волн о днища стругов, Матвей осторожно надел шапку, чтобы не потревожить повязку на лбу, обернулся к казакам, которые стояли на песке у него за спиной:

— Идемте, братцы. Ныне к ужину устроим поминальную тризну по казакам, погибшим в этом походе… двенадцать храбрых наших товарищей полегло на Иртыше: пятеро у Ишима в урочище Тебенди, шестеро с Ермаком Тимофеевичем у Вагая. Назавтра соберем войсковой круг, будем сообща думать, что и как делать далее…

Утро выдалось тихое, солнечное, от бури в ночь с пятого на шестое августа не осталось и следа, разве что вода в Иртыше изменила свой цвет из-за несчетного числа мутных с берегов потоков. Казаки успели принять баню, сменить белье, выспаться под надежным кровом, и стояли на небольшой площади Кашлыка перед бывшим ханским домом. На резное крыльцо вышли Матвей Мещеряк и стрелецкий голова Иван Глухов. Матвей снял шапку и поясно поклонился казакам и стрельцам, в тишине заговорил так, чтобы его слышали все:

— Братья! Коварный хан Кучум не посмел лицом к лицу встать супротив нашего славного атамана Ермака Тимофеевича, а подлой хитростью заманил в засаду и напал темной ночью, как разбойник из-за угла! Осиротели мы, но войску без атамана быть невозможно. А потому ваша воля выбрать нового атамана! Казаков да есаулов добрых и отважных у нас много, любой из них годится в вожаки!

Казаки и вовсе притихли, потом постепенно начали переглядываться, словно выискивая в своей среде достойного вожака, но первым голос подал Ортюха Болдырев. Его высокая, слегка сутулая фигура возвышалась на голову выше всех, а хрипловатый, в юности сорваный бас заставил всех повернуться в его сторону: