Шрифт:
Питер. Невский проспект. Полночь. Крепкий морозец обжигает скулы, забирается под мундир. "Господин военный, вам не скучно?" "Господин хороший, ну куда же вы, идите к нам. Ха-ха-ха!" Забыться, раствориться в темноте, излить свою боль, свою горечь… Кому? И зачем… Все. Все кончено…
Военно-полевой суд. Отупляющее безразличие, каменные скулы, невидящий взгляд. "…И лишил жизни барона фон Типпельскирха посредством двух выстрелов из огнестрельного оружия, сиречь пистолета системы "браунинг", – скрипучий въедливый дискант судьи с трудом пробился сквозь глухие стены подсознания, и стон вырывается из груди помимо его воли: "Ах, Александра! Что же ты натворила?! Я не сожалею ни о чем, я убил бы его снова… Он ласкал твои волосы, целовал твои губы, твои глаза… Твои глаза! Как ты могла?! Я не проклинаю тебя, у меня нет ненависти к тебе, но моя любовь угасла, осыпалась пеплом на сердце. Только огонь в груди… горит… еще. Горит, выжигая незаживающие раны…"
Молитвами и помощью святого старца Григория Распутина смертную казнь заменили каторгой; императрица лично соизволила поинтересоваться судьбой боевого офицера… Имение матери, которая, вопреки сыну, обивала пороги приемных великого князя, княжны Анастасии и кельи Распутина, пополнило реестр приобретений бывшего конокрада Гришки.
"Посторонись! Ходу наддай!" Клак-клак-клак… Вереница кандальников, угрюмых, обросших, выползает на Сибирский тракт из очередной ночлежки – полуразваленного барака на семи ветрах – и исчезает в густом тумане. Его пристроили на одну из повозок – в дороге открылась недолеченная рана, и вахмистр, начальник конвоя, снизошел к страданиям неразговорчивого "полублагородия", как окрестили опального графа конвоиры.
По весне вместе с тремя товарищами он бежал из подземного рудника – перспективе сгнить заживо в душных и смрадных норах предпочел смерть на воле…
По совету более опытного политкаторжанина Василия Петухова бежали по звериным тропам, в глухомань, к далекому и страшному своей неизвестностью Северо-Восточному морю, откуда беглецы хотели перебраться в Америку, а затем в Россию – там назревали события, в которых его товарищи по побегу мечтали непременно принять участие. И только ему было безразлично, куда бежать, – кто его ждал в России? Лишь бы подальше от отупляющего животного существования.
Дошли он и Василий, коренной уралец. Два их товарища не выдержали тягот пути: один, больной туберкулезом, чтобы не быть обузой остальным, ночью ушел с привала в лесную чащобу, где его и разыскали после двухдневных поисков, холодного и недвижимого; второго подвело сердце.
Василий нанялся матросом на американскую торговую шхуну фирмы "Свенсон и К° ". А он остался на Колыме – пусть окраина, но все же земли русской…
К утру, как это изредка бывает среди лета в колымской тайге, пошел снег, теплый и пушистый.
4
– Поручик, послушайте… – Кукольников теребил за плечо Деревянова.
– Ну что там еще? – Деревянов тяжело заворочался на оленьих шкурах, сваленных в углу избушки.
– Дурные вести…
– А когда были хорошие? – Деревянов наконец выкарабкался из-под мехового одеяла и зашарил вокруг себя в поисках торбасов.
– Христоня!
– Туточки я… – Христоня хмуро уставился на поручика, придерживаясь за дверной косяк. – Надобно чаво?
– Торбаса подай.
– Да они ж, энто, перед вами.
– Ладно, иди… – закряхтел Деревянов, пытаясь надеть распаренную в тепле обувку. – Нет, постой! Неси водку!
– Нетути. Ишшо третьего дня, энто, в расход пустили.
– Поищи! – Древянов вышел из избушки и долго тер лицо сухим морозным снегом.
– Ты еще здесь?! – рыкнул на Христоню, который, словно утопающий за соломинку, держался обеими руками за дверь..
– Ей-богу, нету, васкородие, – перекрестил живот Христоня. – Спирт.
– А черт с тобой, тащи спирт!
– Господин поручик, – официально напомнил о своем присутствии Кукольников. – Сегодня, думаю, нужно воздержаться от спиртного. Причина довольно веская.
– Там, – ткнул пальцем Деревянов в заплеванный пол, – не дадут, ротмистр. И на все дурные вести, с вашего позволения, мне чихать.
– Пепеляев разбит, – ровным, бесстрастным голосом сказал Кукольников, привыкший к черной меланхолии Де-ревянова. – Ракитин застрелился. Боеприпасы и продукты от Свенсона захватили большевики. Обоз с пушниной и зимним обмундированием якуты-каюры тоже привели к ним.
– Ну!.. – взъярился Деревянов. – Перестреляю всех!
– Поздно, поручик, слишком поздно. По данным разведгруппы, на расстоянии двухнедельного перехода от нас сильный отряд красных. Направляются в нашу сторону.
– Все. Крышка… – Деревянов грузно ухнул на колченогий табурет и застыл, уставившись невидящим взглядом на Кукольникова.
– Отряду – да… – ростмистр быстро шагнул к двери, резко рванул ее на себя – бледный Христоня ввалился в избушку и едва не грохнулся на пол, выронив флягу со спиртом и немудреную закуску.
– Подслушивал? – зловещая темень холодных глаз бывшего жандарма парализовала обычно разбитного вестового, и тот, судорожно зевая открытым ртом, словно рыба, выброшенная на берег, замычал что-то невразумительное.