Он появился не один, а с супругой. Виктор Ильич оказался мужчиной невысокого роста, правда, крепеньким, супруга же его, представившаяся Шурой (и в дальнейшем окрещенная Пашкой Шурищей), была выше прапорщика головы на полторы и шире раза в два. Но, как я поняла, пообщавшись некоторое время с супругами, жили они вместе уже двадцать два года и душа в душу. Имели троих детей и вскоре собирались стать бабушкой и дедушкой. Прапорщику оставалось до пенсии два года, и сейчас он боялся ее потерять. Лучше же к зарплате иметь еще и пенсию после двадцати пяти лет выслуги, а не ждать шестидесяти лет, как на гражданке. Да и из «Крестов» он уходить не хотел.

Мы все сели в мою машину. Эмоциональная Шурища заняла практически все заднее сиденье, правда, прапорщику было не привыкать сидеть рядом с супругой. Мне захотелось им помочь, даже если и не выгорит мой ночной визит. Они так трогательно смотрелись вместе…

– Кому была водка? – только спросила я.

Отвечала Шурища. По ее словам, Витя, можно сказать, мужика от самоубийства спас. У того жена спуталась с его лучшим другом. Он узнал об этом в «Крестах». А там еще неизвестно, кто виноват в убийстве. А вдруг выяснится, что парень-то не убивал, а убивала жена или лучший друг. И даже не в этом дело… А парень на грани… Для него водка в такой ситуации – спасение. Напиться и забыться. Или вполне может полоснуть себя по горлу заточкой. Были ведь уже прецеденты, когда мужчины узнавали об изменах жен, причем жен, которые им все это время письма страстные писали.

– Боюсь, меня все равно не оставят на работе, – вздохнул Виктор Ильич. – Вам, конечно, спасибо, Юлия Владиславовна, но… Уйдут тихо. По собственному желанию.

– Это мы еще посмотрим. Поборемся за вас.

Я достала из сумки трубку и набрала номер. Решила вначале по городскому.

– Помощник депутата Ковальчука, – ответил женский голос.

Я представилась корреспондентом «Невских новостей», не называя фамилии, и сказала, что хотела бы взять у депутата интервью. С прессой помощница депутата говорила исключительно вежливо, правда, с сожалением сообщила, что его пока нет, и попросила перезвонить попозже. Как мило. Час дня, а его еще нет на работе. То-то им регулярно кворума не набрать для голосования.

Тогда я открыла записную книжку, где был записан номер сотового, любезно предоставленный мне помощниками Ивана Захаровича, с которым я на всякий случай согласовала свое намерение взять Ковальчука за задницу.

– Ему будет полезно, – одобрительно сказал Иван Захарович. – И пусть знает, что эти фотографии существуют.

Я позвонила на трубку и услышала, даже не успев произнести ни слова:

– Мне сейчас некогда разговаривать. Перезвоните позже.

– Привет ослику от цыпочек, – быстро выпалила я, пока Ковальчук не успел нажать на отбой.

На другом конце повисло молчание. Значит, теперь время для беседы со мной найдется?

– Кто это говорит? – спросил Ковальчук другим тоном.

Я представилась, сказала, что дожидаюсь его на Исаакиевской, и поинтересовалась, когда слуга народа намерен прибыть туда, где должен уже давно находиться. Слуга обещался появиться через полчаса – раньше не получится, потом сказал, что позвонит, чтобы мне выписали пропуск и я могла к нему пройти.

– Мне незачем к вам проходить. Поговорим на свежем воздухе. Тем более я не одна. Со мной прапорщик Соколенко, которого вы вчера полили грязью, не удосужившись разобраться в ситуации. Так что поторопитесь.

Я отключила связь, а Шурища поинтересовалась: разве к депутату нельзя пройти просто так? Я предложила ей прогуляться до дверей ЗакСа и посмотреть, как слуги народа защищены от народа. Народ может толпиться только в холле, а в святая святых – к своим слугам – только по пропускам. В холле вывешены списки комиссий и депутатов с номерами телефонов, там же на столике стоят два аппарата. Все разы, когда мне доводилось бывать в ЗакСе, я видела, как по этим аппаратам звонят наши несчастные сограждане, униженно прося их принять. Дважды, когда у меня было время, я разговаривала с женщинами – старушкой, возраст которой определить не берусь, и дамой лет пятидесяти. Ни одну из них к депутату не пропустили. Попросту говоря, помощники послали их по известному русскому адресу – не прямо, конечно, а завуалированно. Отдать должное, разговаривали вежливо. Но не только не помогли, а даже не приняли. Обе женщины с ностальгической грустью вспоминали советские времена, когда можно было прийти в райком, где тебя выслушивали и помогали. А уж если ты собирался идти в газету… Теперь же и на газету плевать. И на все плевать. Самим гражданам к своим слугам не прорваться: на входе дежурят то двое, то трое, то даже четверо молодых милиционеров. Видимо, чтобы народ не отвлекал своих слуг от служения ему. Я понимаю: милиционеры выполняют приказ. Но у нас что, милиции больше заняться нечем? И почему бы деньги народа, которые тратятся на охрану чиновников и депутатов от этого самого народа, не пустить, например, на оплату коммунальных услуг, которая постоянно растет?

Супруги Соколенко сходили в холл и сами убедились в недоступности слуг народа для народа. Затем мы вчетвером стали ждать на улице появления большого любителя цыпочек.

Наконец на площади у памятника Николаю I, как мы и договаривались, появился антикоррупционер Ковальчук. Один. Мы направились к нему втроем: Соколенко, Пашка и я. Шурища пошла назад в машину. Расставаясь с нами, она извлекла из одного из вместительных карманов валидол.

– Да не волнуйтесь вы так! – сказала я ей. – Все будет хорошо.

Ковальчук чем-то напоминал взъерошенного пернатого, ходил взад и вперед, как-то подскакивая, словно петух, ожидающий куриц, которых можно будет потоптать. Но вместо куриц появились мы втроем, причем двое – мужского пола. В качестве приветствия антикоррупционер покрыл меня трехэтажным матом. Так был возбужден, что даже не заметил, что Пашкина камера уже работает: я велела оператору заснять и вид депутата со стороны.

– Ваше знание русского народного тоже будем народу показывать или как? – спросила я у Ковальчука спокойным тоном.