Основателем гранильного промысла на Урале и строителем первой гранильной мастерской в Екатеринбурге был бергсоветник Василий Никитич Татищев, впоследствии известный русский историк. Озабоченный тем, чтобы население этих мест постепенно приучалось «руками по возможности применяться в искусстве камня», он, находясь в заграничной командировке и встретив в Швеции поручика Рефта, предложил ему поехать на Каменный Пояс.

Рефт был большой любитель и знаток гранильного дела. Человек строгого нрава, очень начитанный, он хорошо знал свойства самоцветных камней. По приезде поручик целиком ушел в гранильное дело. В мастерской появились первые гранильные станки; старые кержаки-горщики [5] искусно резали самоцветные камни и наводили грани.

Первыми самоцветами, которые попали в екатеринбургскую гранильную мастерскую, были тумпасы и строганцы — кристаллы горного хрусталя. Тумпасы — кристаллы дымчатого цвета, а строганцы — прозрачные, как слезинка.

Самые красивые и крупные тумпасы в гранильную мастерскую приносил кержак Ерофей Марков из Шарташа. Село это лежит на берегу лесного озера, в пяти верстах от Екатеринбурга. С давних времен его населяли высланные сюда царским правительством кержаки. Суровая природа и тяжелая горная работа наложили свой отпечаток на характер этих людей. Кержаки казались замкнутыми и угрюмыми людьми, но, надо отдать справедливость, они всегда отличались трудолюбием. Среди них кержак Ерофей Марков, однако, был человек веселый и очень подвижной. За сотни верст кругом он обходил все шиханы [6] и чащобы, и никто лучше его не знал месторождений самоцветов.

Ерофей Марков как будто чутьем угадывал скрытые свойства тумпасов. Еще до того, как камень сдавался в гранильную мастерскую, он начинал играть нежным золотистым отливом в руках умельца. Старику была известна одна тайна, и благодаря ей он со своей женой Прасковьей Васильевной делал чудеса с дымчатыми тумпасами. Горщик знал, что каждый «дым», или, попросту говоря, оттенок тумпаса, может чудодейственно заиграть другим цветом. Чтобы достигнуть этого, горщик со старухой запекали камень густого цвета в хлебной корке, и «дым» тумпаса после этого превращался в золотистый или нежно-желтый. Казалось, что в кристалле горного хрусталя застыла капелька солнечного сияния.

На первый взгляд секрет казался очень простым. Известно, что дымчатый горный хрусталь окрашивается в «дым» особым смолистым веществом, которое не безразлично к температуре. Этим свойством и воспользовались горщики, чтобы изменять «дым» тумпасов из неопределенного в приятно желто-золотистый. Но на деле это давалось нелегко, требовался огромный опыт, чтобы знать, как запекать и какого «дыма» тумпас можно и следует запекать. Не всякому удавалась такая «опечка». Большое чутье было у Ерофея Маркова. Недаром гранильщики-кержаки хвалили его:

— Эх, Ерошка, рука у тебя легкая да глаз ласковый; тумпас, и тот у тебя солнечным светом озаряется.

Не всякое дело любили кержаки, но тумпасный промысел Ерофея Маркова они одобряли:

— Тумпасы — дело безобидное. В ином душа светится. Гожее дело!

В гранильной мастерской все любили Ерофея и с нетерпением ждали его прихода: чем-то порадует старина?

Отыскивал тумпасы Марков по долу реки Березовой. На отмелях и в обрывах берега тумпасы давались легко, оттого работалось весело. Но со временем прибрежные пески оскудели самоцветом, и тумпасы попадались все реже и реже. Горщику пришлось перенести поиски подальше от реки. Кругом простирался дремучий лес, обширные топкие болота, в которых били холодные ключи. По опыту старик знал, что бегучие воды в давние-предавние времена размыли, разрушили горные породы, и в своих выносах они содержали дымчатые тумпасы. Самоцветы залегли где-то неподалеку от забережьев болота, поблизости от родников, но чтобы достать их, надо было закладывать шурфы, и Ерофею пришлось немало перевернуть земли, пока наметался его глаз. Каждый камушек-самоцвет любит свое ложе и свое содружество, поэтому Ерофей тщательно присматривался к породе и к каждой галечке. Работать в шурфе тяжело: не сразу различишь находку — кругом глина, песок, горщику приходилось мусолить слюной каждый камушек, чтобы внимательно разглядеть добычу, а то, чего доброго, вместо тумпаса притащишь домой «дикаря».

Дело поисковое Маркову очень нравилось — тихое, покойное. Целые дни он проводил в лесу. В заношенном, но аккуратном азяме, подпоясанном кушаком, он неторопливо пробирался по берегу лесного ручья. За спиной у старика тихо позвякивали топор да лопатка, стукаясь о железный ковш, заткнутый за кушак. Кругом раскинулись чащобы, свирепые ветровалы захламили еле приметные лесные тропы. Над топким ручьем склонились древние толстые ели; со стволов их густой серебристой бородой свешивается мягкий мох. В листве и во мху глохнет каждый звук. Только в боровых вершинах беспрестанно гудит верховой ветер, да неугомонные птицы пением нарушают тишину.

Старик тихо брел вперед, зорко оглядывая забережье ручья и выворотни. Огромные ели опрокинуло ураганом, и на том месте, где они стояли, зияли глубокие ямы. На свешивающихся корнях выворотня повисли засохшие земляные комья, мох. Ерофей долго и внимательно рассматривал их, ковырял, растирал на заскорузлой ладони. Набрав «породы», он долго просиживал у песчаного берега, клал добычу в ковш и погружал его в воду, слегка и равномерно встряхивая. Вода, врываясь в ковш, взмучивалась и уносила из него ил и легкие песчинки. Горщик сосредоточенно смотрел в ковш: не блеснет ли заманчивый самоцвет.

Так и проходил день за днем в напряженной работе.

Ночью — отдых в лесу. А ночи в лесной хмури звездные и полны таинственной жизни: то сова захохочет, то зверек испуганно пискнет. Хорошо лежать у жаркого костра и греть натруженные за день старые кости. Угольки в костре, словно смежают очи, покрываются сизым пеплом. Смежает глаза и старый горщик. Спокойно спится под глухой лесной шум!

На ранней зорьке чуткое ухо горщика всегда уловит легкий треск валежника — это к дальнему водопою на Березовой пробежит осторожный зверь.