— Ждем твоего истинного признания.

Ерофей низко поклонился.

— Истин господь, все вам поведал без утайки. Ослобоните, буду внове искать, может нападу на камень…

— Ты врешь, русски плут! — вскричал саксонец и побагровел. — Ты все врешь. Ты припрятал золото!

Руки Ерофея задрожали, взгляд его потемнел. Однако он смолчал.

Немец, сдерживая негодование, снова полез в табакерку. Просыпая зеленый табак на бархатный камзол, он шумно втянул его в ноздри.

Успокоясь после глубокой затяжки, берг-начальник сказал горщику:

— Хорошо, мы сделаем так. Ты хочешь на родной деревня идти. Что ж, ежели у тебя есть имущие люди, то пусть поручатся, мы дадим тебе две недель свобод, и ты тем временем подумаешь об истине. Ты слышал это?

— Все чул, господин начальник, но, истин бог. — Ерофей не договорил, поник головой. Он понял, что ему все равно не поверят; однако возможные две недели свободы после ночи, проведенной на гауптвахте, заставили его встрепенуться. — Ваша милость, меня знают гранильщики, может, они поручатся. Прошу спросить их.

Начальник переглянулся с чиновниками, кивнул головой:

— О сём решим, а пока до порук надлежит отвести под караул!

Солдаты вывели Ерофея на крыльцо. Здесь на приступочках сидели женка Прасковья Васильевна и знакомые гранильщики.

— Братцы, братцы, — обрадовался Ерофей, — безвинно страдаю, без порук не отпускают из-под караула.

Женка повалилась в ноги кержакам-гранильщикам.

— Отцы милостивые, не оставьте сироту. Невиновен Ерошка мой! — взвыла баба.

Кержаки поднялись с приступочек крыльца, тяжело переминались. Самый старый, потупив глаза, о чем-то глубоко размышлял.

Ерофей поклонился старикам:

— Не выдайте, братцы!

Бородатый гранильщик поднял глаза на мастеров.

— Как, други? Ерофей наш, древлей веры. Так неужто погибать ему от табашников?

— Пошто? Дадим поруку, раз такое горе нахлынуло, — загалдели гранильщики.

— Родимые мои, милостивцы! — заголосила женка и заторопила поручителей — Айда-те к аспидам, а то разойдутся аль передумают.

Солдаты потащили Ерошку на гауптвахту, а кержаки двинулись в канцелярию. Начальство немало почванилось, поворчало, и дало согласие на поруки. С кержаков взяли клятвенное обещание и написали о том бумагу, что они поручаются своим хозяйством и животиной, что казна не станет в убытке.

Вечером Ерофея Маркова освободили из-под стражи, и он первым делом побежал в гранильную мастерскую поблагодарить своих поручителей.

Гранильщики встретили горщика неприветливо. Молчали, переглядывались.

— Вот чо, Ерофей, — предложил вдруг дородный старик, — не связывайся ты с табанюхами и бритоусами, поведай им истинное место, где желтый камень добыл. Пес с ним, и дело с концом!

— Непременно отвяжутся! — поддержали остальные гранильщики.

— Братцы, и вы с ними заодно! Вот крест! — Ерофей перекрестился истово. — Все поведал, что знал. Братцы! — На глазах его заблестели слезы.

Старый гранильщик покачал головой и сказал со вздохом:

— Эх, горемыка ты, горемыка! Погубил тебя желтый камень.

С тяжелыми думами возвращался Ерофей в Шарташ. Ноги, казалось, налились свинцом, еле волочил их.

«Кто он теперь: вольный человек, горщик или арестант? Что будет делать он, когда пройдут две недели? Ведь все равно нового он ничего не скажет!»

Дома его ожидали укоры и попреки. В его тесную, но опрятную избу собрались все шарташские старики кержаки. Наставник отец Назарий долго началил Ерофея и наложил на него суровую епитимью. [8]

Сидел Назарий в красном углу, под образами древнего благочестия; лицо наставника походило на потемневший лик святого, жаркими глазами глядевшего с иконы. Старик постукивал посохом и внушал:

— Первый грех! Пошто взял неизведанный камень? Боговы самоцветы светлы и чисты, яко ключева водица. Сей камень желт, тускл, схож с оком жабы. То сатанин камень! Ведай ты, ведайте и вы, чады!

Старец окинул всех строгим взглядом. Кержаки сидели на сосновых скамьях тесно; были они крепкие, плечистые, от тесноты сильно потели; стриженные под горшок волосы были густо смазаны постным маслом, поблескивали. Женка Ерофея стояла за дверью — наставник выгнал ее из горницы: по кержацкому уставу не полагалось женщине вершить общественные дела, тем более началить мужика приличествовало только при мужиках.

Отец Назарий продолжал:

— Второй грех! Пошто побрел к табашникам, к бритоусам, к гонителям древлей веры и поведал им о добыче? Добро бы сказал отцам нашим, соборне решили бы, как робить. Может, в Москву отвезли бы тот камень, к наставникам на Рогожское кладбище, и они отмолили бы, отчурали тот золотой камень. Кайся, супостат!