После всего тяжёлого, что случилось за этот день, Лида почувствовала облегчение.

Она взяла в руки транзистор, но не для того чтоб включать. Если отщёлкнуть кнопочки кожаного чехла, там будет надпись аккуратным чертёжным почерком: "Лидочке в день её первой круглой даты от мамы и папы". На самом деле это батянька придумал. И будильник тоже он: "Привыкай сама вставать, школьница!" И шкаф тоже он: "Нет, Марин. Её вещи, её и порядок. А неряхой будет, пусть краснеет перед мальчишками".

Сейчас-то Лида понимает: он её просто-напросто воспитывал. А тогда – ух ты, действовало.

И вот воспитал…

Ты не бойся, батянечка. Я-то тебя не брошу… Подумаешь, не узнала про больничные дела. Это же просто, ну… как бы неопытная. Вот и всё.

Тут она увидела под ярким снопом настольной лампы сиротливую "Физику". Так… Сколько у нас времени? Восемь двадцать? Ладно… Девять двадцать, десять двадцать. За два часа я уроки успею. Потом сразу спать. С этого дня, нет, с этой минуты режим до сантиметра… И никто мне не нужен, кроме батяньки!

Глава 8

Уже двенадцать дней, как его облучали.

Сперва Бывший Булка ничего не чувствовал. Приходил в кабинет, вокруг него настраивали аппаратуру, а он равнодушно наблюдал за привычной суетнёй. Кончались положенные минуты, он поднимался и уходил – с чувством выполненного долга, но без каких-либо приятных или болезненных ощущений.

И вот однажды он почувствовал… А может, это всё мнительность? Как-то, ожидая своей очереди на процедуру, он услышал разговор двух женщин: "Неужели не чувствуете?.. А я будто каша варёная. Эти лучи, они же во все органы попадают – по крови… Ещё вспомните меня".

Бывший Булка усмехнулся, спрятавшись за газету. Но в тот же день после обеда вдруг услышал в себе какую-то новую и неприятную вялость. Вспомнил, что "лучи попадают во все органы", опять усмехнулся, да как-то так не очень весело. Рука, бравшая стакан с больничным компотом, дрожала. Теперь после процедуры он взял за правило: прийти и на полчасика лечь. Зачем? Даже трудно сказать. Может, непроизвольно жалел себя. Вот и сейчас он пришёл и лёг. За окном была плохая погода. Шёл дождь, съедая по дворам последний снег. Это Бывшему Булке представилось отчего-то очень ясно.

Старик в это время спорил со Снегирёвым. Так у них установилось в палате: Бывший Булка выступал со Стариком единым фронтом. А Снегирь пёр против них один. Причём на поле битвы Старик и Бывший Булка работали как бы напересменок: не хватило терпения смолчать, ввязался – значит, всё, в добрый час. Ты теперь повоюй, а я помолчу. Естественно, ни о чём таком они со Стариком не договаривались. Само вышло…

Бывший Булка вошёл в палату и лёг, заложив руки за голову. К спору он старался не прислушиваться – была не его "смена".

Лишь иногда до него долетали особо удачные реплики.

– Да неужели! – кричал Снегирёв с поддельным восхищением. – Да неужели всё-таки разрешили? Для нас это, можно сказать, быстрее паровоза!

Бывший Булка усмехнулся про себя, но при этом лежал с неукоснительно равнодушным лицом. Потому что Снегирь, как настоящий Наполеон, следил острым глазом за всем полем боя, в том числе и за резервами противника, коими был сейчас Бывший Булка.

Старик в отличие от Снегирёва (да, пожалуй, и Бывшего Булки) спорил основательно, даже не спорил, а выяснял истину. Снегирь его осыпал десятком ударов, Старик отвечал одним, но снегирёвские войска начинало шатать от этого удара.

Бывший Булка уже чувствовал: сейчас настанет этот момент, сейчас Старик выскажется. И ждал, притаившись…

– Что плохо, вы спрашиваете? – кричал Снегирь. – Да всё плохо!

– А знаете, что говорил вот о таких, как вы, Монтень?
– Старик приподнимался на подушке.

– Монтень? – переспрашивал Снегирёв, на секунду останавливая полёт своего коня. – Это философ, что ли?

– Да, философ. Не бывает, говорил он, попутного ветра для корабля, не имеющего порта назначения.

Снегирь замолк. Он стоял и рассматривал слова Монтеня, словно это был памятник. И Бывший Булка рассматривал их, словно памятник. "Монтень, – думал он, – надо же, ёлки зелёные, Монтень. А я про такого и не слыхал… Стыдняк!"

* * *

Сегодня был приёмный день. А он не знал, придут к нему или нет… Ну так пойди и позвони!..

Маринке звонить не хотелось – как-то тяжело было набирать этот номер… "Филиппову можно?.." Больница проклятая! С больницей не поспоришь. Уже нервы пообтрепались, уже рука дрожит, когда берёшь со стола стакан компота.

Эх ты, Маринка-малинка!.. Дома бы, на воле, он эту чепуху уладил за пять минут: простил да и вообще бы наплевал – подумаешь! Но здесь тебе не дом, милый, больница! И сам ты уже не тот. Хочется, чтобы пожалели. Хочется лечь, закрыть глаза. И чтобы кругом нервно шептались: "Тихо вы, он заснул!.."