Из первой попавшейся будки позвонила на квартиру, подошла Лиза. Лиза в панике — Филипп не ночевал дома и ей мерещатся всякие ужасы. Будто в первый раз! В такой ситуации с ней разговаривать бесполезно. Иоанна, как может, успокаивает её, но в трубке уже сплошной рёв.

И она поехала на студию.

Там, использовав все дозволенные и недозволенные приемы, ей удалось вырвать у близкой к обмороку редакторши / «натура уходит», «у Петрова скоро новая роль, у Сидорова — в театре скандал» и т. д./ неделю пролонгации. Можно было, конечно, сказать правду, что ей всё это обрыдло, и заморозить «Черный след» на веки вечные… Но нет, она по-прежнему была рабой, и изворачивалась, врала, хитрила. И всё это напоминало бег петуха с отрубленной головой.

Прачечная, сберкасса, квартира…

Едва Иоанна выходит из лифта, Лиза выскакивает навстречу — дежурила у двери. Филиппа всё ещё нет. Лиза даже не пытается скрыть разочарование при виде свекрови, если можно назвать разочарованием печать вселенской катастрофы на её классически правильном беломраморном личике. Ни дать, ни взять — ожившая Галатея. Едва ожила, и тут же конец света. С такой внешностью прилично восседать где-нибудь под стеклом в бюро эталонов рядом с метром, килограммом и статуей Венеры Милосской. Венера без рук, а Лиза — с руками. Руки её прекрасны, хоть и в муке. Лизе совсем не пристало сходить с ума из-за какого-то алкаша и балбеса, заночевавшего, видимо, у очередной владелицы теле- и видеоаппаратуры. Не может позвонить, кретин… Лиза ждёт второго ребёнка, и Артёма ещё не отняла от груди не в пример этим современным мамашам. За такие «концы света» Филиппу надо голову оторвать.

Иоанна начисто лишена родовых инстинктов — в конфликтах сына со школьными приятелями, девушками, теперь вот с Лизой, Иоанна всегда проявляла третейскую объективность, в отличие от денисовой матери, которая делила мир на Градовых, Окуньковых /её девичья фамилия/ и на прочую шушеру. Иоанна была шушерой. Обитая с супругом преимущественно за границей, мадам Градова-Окунькова вначале не имела физической возможности вмешиваться в их с Денисом семейную жизнь, но после скоропостижной смерти свёкра целиком отыгралась на воспитании Филиппа. Она портила его и баловала с такой дьявольской последовательностью, будто задалась целью увенчать генеалогическое древо Градовых-Окуньковых величайшим монстром всех времён и народов. Ожесточённые стычки Иоанны со свекровью из-за Филиппа вели только ко взаимной ненависти, Филипп хужел день ото дня, ловко играя на баталиях взрослых. Денису же всё было до фонаря, кроме ДЕЛА. В конце концов, Иоанна отступила. Семья Градовых-Окуньковых с её неразрешимыми проблемами постепенно отодвигалась на второй план, а потом и вовсе перекочевала куда-то за кадр её бытия. «Филипп перебивается с двойки на тройку», «Филипп прогуливает уроки», «Филипп грубит учителям», «Филипп хулиганит», — эти сигналы из школы, а позднее из милиции Иоанна со злорадным спокойствием переадресовывала свекрови: «Балуй дитя, и оно устрашит тебя»… «Детей надо баловать, тогда из них вырастают настоящие разбойники».

И та бегала по родительским собраниям, отделениям милиции, просто по обиженным гражданам. «Что вы хотите, мальчик растёт без матери. Вы её когда-либо здесь в школе видели? Нет? Ей плевать на сына. А отец что, отец очень занят. Режиссёр Градов, слыхали?.». В ход шли также слезы, заграничные сувениры. Иоанна на свекровь не обижалась, в глубине души зная, что та права. Сына она бросила, самоустранилась. Свекровь дала ей эту возможность. И желанная свобода, и совесть не грызёт, и вот уже чужой парень равнодушно прикладывается при встрече к её щеке, колясь усами:

— Привет, ма.

— Филипп и так помешался на своих дисках, а бабка ему японскую систему покупает. В доме невозможно работать…

— Твоя мать, вот и скажи.

— Этот деятель школу собирается бросать, а она, видите ли приветствует. Пусть, мол, идёт в техникум, у мальчика талант. Спидолы соседям за бабки чинит, Эйнштейн. На днях в «Узбекистане» видели, девчонок мантами кормил. А у меня на радиодетали клянчит. Больше не дам ни копейки… — ворчал Денис.

— Мать даст, — усмехалась Иоанна.

А сама всё-таки трусила, боясь катастрофы. Однако ни суперзлодея, ни гангстера из Фили не вышло, а губительная страсть к радиотехнике действительно обернулась положительной стороной. Свекровь оказалась права. Филипп стал работать в телеателье, очень быстро освоился, переходя от чёрнобелых телевизоров к цветным, потом к зарубежным, потом к видео. Клиентура росла и солиднела. Филипп уже не клянчил у «предков» десятку, а сам мог при случае снабдить сотней-другой, обзавёлся «Ладой» в экспортном исполнении. И, наконец, семьёй. Лизу Денис пригласил на эпизодическую роль английской леди в одной из серий «Чёрного следа». Он всегда относился скрупулезно к такого рода эпизодам, панически боясь обвинения в «клюкве», и хотел, чтобы леди выглядела самой что ни на есть настоящей. Две настоящих леди с родословными, которых ему удалось раздобыть то ли в посольстве, то ли среди иностранных студенток, выглядели на её фоне дворняжками. Критерий у Дениса был своеобразный: когда она входит, у меня даже мысли не должно возникнуть шлёпнуть её по заднице.

Видимо, в отношении леди с дипломами, претендующих на аристократическую внешность, это желание у Дениса возникало — он всех отмёл. Напрасно Иоанна говорила, что и у аристократов бывает потомство и что критерий Дениса весьма спорный — поиски продолжались, пока один из друзей-режиссёров не сообщил ему, что во ВГИКе есть такая «потрясающе породистая» девчонка. Что её и приняли туда за «породу» и она уже снялась успешно в двух-трёх эпизодах.

Когда на пробах в кадре появилась Лиза, эдакое роскошное мраморное изваяние с холодным эталонным блеском на обнажённых плечах, в поддельных бриллиантах на лебединой шее, с таким же ледяным блеском равнодушно устремлённых куда-то за линию горизонта прекрасных очей, Денис протёр глаза. Оставь надежду навсегда… Галатея, притом ещё не ожившая. Порода! Какие уж тут шлепки по заду! Иоанна была вынуждена признать, что он прав — Лиза производила именно такое впечатление. Откуда у провинциальной курской девчонки такая стать? Об этом могла поведать лишь покойная мать Лизы, на которую она была совсем не похожа, как, впрочем, и на отца — фото висит у Лизы в комнате. Правда, лизина тётка, приезжавшая иногда в Москву за покупками, делала туманные намёки на семью каких-то ссыльных голубых кровей с мудрёной фамилией. Лиза почему-то сердилась.

Лиза была молчаливой, держалась особняком — то ли характер, то ли совершенная её красота отпугивала поклонников и подруг… Находиться рядом с ней было рискованно — сразу бросались в глаза малейшие недостатки собственной внешности, одежды, поведения. Это было всё равно что гулять нагишом по Царскосельскому дворцу.

И тут всех удивил Филипп. Лиза по просьбе редактора завезла Денису какие-то бумаги. Безвкусная иракская дублёнка, стоптанные сапожки и потёртая лисья ушанка выглядели на ней как на княжне Волконской, когда та собиралась к мужу-декабристу в Сибирь. Лиза казалась прекрасной и недосягаемой как никогда, на её расцвеченное морозом лицо боязно было смотреть.