Таких критиков много. Что вы хотите, если нашлись люди среди бывших репрессированных, которые пытались доказать, что Сталин — агент международного империализма? Вот такая ненависть, на всё готовы…» /М. — Ч./

Так и шла её жизнь — подпольно-просветительская деятельность, цветы для поддержания бюджета, отец Тихон, иногда поездки по неотложным делам в Москву и к Гане. Казалось, так будет всегда. Так же незаметно будет клониться к закату её время вместе с лужинским солнцем, золотящим стволы сосен. И так же когда-нибудь растворится в густеющей звёздной тьме ганина «Иоанна». И её таинственно-прекрасный девичий лик за окном вечерней электрички, летящей к Москве почти три десятилетия назад, навсегда растает в вечности. Близилось пятидесятилетие, её ожидала закатная пора, и она мечтала написать книгу о пути к Богу, где надеялась донести до читателя основы богословия и Православия, что в то время было нужней воздуха. Но «завтра» вставало на горизонте неотвратимо и зловеще, как чудовище на картине раннего Дарёнова.

Наступал 1985 год.

Горбачёв позвонил Сахарову и вернул бунтаря из ссылки! Сбежавшей на запад балерине разрешили посетить Москву… Фантастика! — сказала потрясенная Наталья Макарова журналистам… «Свободу» перестали глушить!

Иоанна начала прислушиваться к новостям, не понимая, почему события, из-за которых у неё недоумённо и тоскливо сжималось в груди от дурного предчувствия, вызывали всеобщее ликование среди знакомых, в семье, у большинства верующих. Теперь, мол, разрешат Бога. Не говоря уже об интеллигентских кругах. «Свежий ветер перемен» врывался в трещины раскачиваемого всеми собственного дома.

Конечно, перемены назревали давно. Разлагающиеся низы и верхи, этот коллективный то ли дурдом, то ли детсад с кукишем в кармане… Наверное, необходимо было начать что-то осторожно подкручивать, где-то одновременно осторожно отпуская. Но в этой новой, с позволения сказать, мелодии с первых же шагов новой власти звучала сплошная фальшь, дисгармония, а то и просто молотком по роялю. Что-то нехорошее, сатанинское, начиная с кровавой отметины на темени генсека, главного дирижёра. Обрушившиеся вдруг серии аварий и катаклизмов, сбывающиеся библейские пророчества и, конечно же, первые аккорды новой власти — сплошные беспросветные провалы. Всё не туда, катастрофы с бесконечным продолжением. Она не могла бы назвать ни одной верной ноты — из двух зол всегда выбиралось большее, а чаще — оба. Менялись лидеры, власти, оппозиция, но к лучшему ничего не менялось. Вернее, получалось со знаком минус, всё было нелепо, вредно, беспомощно; не так, не то, не туда, ни к чему… Всё не удавалось. Ну хотя бы по теории вероятности хоть что-то должно было получиться — ан нет. Злобный целенаправленный развал, иначе не объяснишь, удушение, чтобы потом разорвать и сожрать. Когти хищника в беспомощно распростертом теле страны…

В августе 91-го она было обрадовалась — спасена Россия, одумались! А потом в бессильном отчаянии смотрела «Лебединое озеро», на пьяную массовку на московских улицах, на трясущиеся руки «заговорщиков» и тонула во лжи, которая, всё более наглея, наконец, восторжествовала. И более не заботясь о правдоподобии, завопила о своей «полной и окончательной».

Победный танец чёрного лебедя-оборотня… Через несколько лет он повторится, уже не на сцене. Поразительно похожая на Одетту Одиллия сеяла повсюду разрушение и смерть.

Мистически-ритуальный характер происходящего особенно потрясал — странные убийства и самоубийства, совпадение переворотов с церковными датами, массовое обретение мощей, тайные посиделки на далёкой Мальте… Бушующий океан, масонский орден, продолжатель великого дела партии с кровавой отметиной — рядом с масонами… И дьявольский коктейль всеобщего оцепенения, безразличия, властолюбия и алчности…

Ещё совсем недавно слова Валентина Распутина о возможности выхода Российской Федерации из состава Союза вызвали хохот, как нечто парадоксально-нелепое, более-менее удачная шутка. Но вот уже Верховный Совет, стоя, аплодирует собственному практически единогласному решению о российском суверенитете, не врубаясь, что проголосовали об отделении головы от тела.

— Белены они объелись в своём буфете!.. — в сердцах вырвав из штепселя вилку телевизора, Иоанна выскочила на улицу, где прогуливались местные бабки, обсуждая последнюю серию то ли Барбары, то ли Изауры. Всякие на высшем уровне заседания, судьбоносные решения, суверенитеты и участь отечества им были до фонаря. Напрасно Иоанна орала про неизбежный распад страны, в результате чего их Лужино потребует отделения от Московской области, заведет собственную валюту и армию. Что русских теперь будут отовсюду гнать. Что наши предки веками собирали земли, поливая их потом и кровью, что единственная наша возможность выжить — быть вместе. Что всё развалится и что этого не должно быть, потому что не должно быть никогда… Бабки лишь кивали вежливо, а сами думали про пенсии, привезут ли навоз из ближайшего совхоза — кому и почём, и кто это сейчас идет от станции — не клавкин ли парень? «Так ведь, его в армию забрали?» «Ничего не забрали, Клавка справку достала, она рожна достанет»… «Ой, девочки, опаздываем!» И разбежались к своим Изаурам, Барбарам и донам Фернандасам.

Спустя несколько лет в Грозном после бомбёжки откопают женщину. Первое, что она спросит — не о судьбе других членов семьи, а чем окончилась очередная серия…

Самое трудное для Иоанны было свыкнуться с этой новой реальностью, вернее, ирреальностью, где всё, к чему ни прикасались новые правители, оборачивалось распадом и кровью; к этим апокалипсам в отдельно взятой стране, многосерийным ужастикам. То ли коллективное безумие, то ли атрофия. Как в фантастической повести, которую она когда-то написала о землянах, попавших на другую планету, где атмосфера убивала чувства, делая из людей нечто среднее между роботом и животным. И только двое с иммунитетом, Он и Она — среди живых мертвецов. Могла ли Иоанна тогда подумать, что такое случится с ней? Зомбирование? Зловещая роль СМИ, особенно Останкинской иглы? Козни «масонов»? Неужели это внезапное разрушение внешних барьеров, эти папуасские товары, лживые дешёвые байки по ящику лишили в одночасье вроде бы, как она привыкла думать, великий народ с великими духовными традициями разума и человеческого облика? Хотя бы сработал инстинкт самосохранения! Всё это ужасающе напоминало коллективное самоубийство, массовый выброс китов на берег.

Её тоже поначалу охмурил бывший свердловский секретарь своими поездками на трамвае в районную поликлинику, но Иоанна быстро разобралась, что к чему. Народ же, как и полагается запрограммированному на самоубийство, снова и снова выбрасывался на берег, где этот ошалевший от фортуны и власти, спившийся пожилой ребёнок дурил, куражился и ломал всё, что попадалось под его беспалую руку — судьбы, законы, жизни, границы страны с её обезумевшими жителями… Ну простой народ — пусть, — в Евангелии народ назван стадом, нуждающемся в добром пастыре. Народ просто сорвался с цепи. У чукчей, например, вместо слова «свобода» употребляют «сорвавшийся с цепи». Когда «сорвавшийся с цепи», с ошалелым лаем носящийся по прежде недоступным просторам, чужим дворам и сучкам Анчар осознает свою беду? Когда захочет есть, или получит удар палкой? Потеряется, а, решив вернуться, обнаружит хозяйские ворота закрытыми, а будку занятой другим псом? Или вообще пепелище? Или попадёт под машину, то бишь под колесо истории?