В живом организме, где всё взаимосвязано, жизненные сипы Целого сначала пытаются излечить плохо работающие клетки, а безнадёжно больных отторгают и заменяют новыми. Раковые опухоли, пока они не дали метастазы, хирург вырезает во имя спасения Целого… В «лежащем во зле мире», добровольно избравшем непослушание Творцу, такие операции не приводят, как правило, к ликвидации зла, а лишь ко временному оздоровлению, после чего неизбежно появляются метастазы. Отделять «пшеницу от плевел» — дело Творца, Страшный Суд в конце времён.

Цель земной жизни — СОСТОЯТЬСЯ для жизни Будущего Века, умножить Жатву Господню, помочь благодати дойти до окаменевших душ, выбрав Свет и приняв бесценный дар Неба.

Лишь то, что отдал — твоё, а не то, что съел или потратил. Отданное Замыслу вернётся к тебе сполна в новом преображённом качестве. Временное и тленное — живым и вечным.

Ну а всё, что истратил на себя сверх разумно-достаточного — ветхое, посеянное в тлен — твой проигрыш. Твоё убитое время. Всё украденное, захваченное у Целого для себя сверх разумно-достаточного — кража у самого себя, у своей судьбы в вечности. Такова революция сознания. Всякие безумные излишества, игры «в жизнь» опасны, ибо «в чём застану, в том и судить буду»…

В отличие от земных революций, пожирающих своих детей, где даже собранное в житницы служило лишь навозом для счастья «грядущих поколений» — Революция Духа — для тебя. Для каждого, свободно избравшего Свет и Истину. Ибо в свободном сплаве Огня, Тепла и Света, дающих Жизнь, самая малая частица обретёт полноценное подлинное бытие, возможное лишь в Боге.

— Кто был ничем, тот станет всем!.. — захлопал чёрными ладошками АГ.

Слава Богу, — октябрь 93-го уже не застал Ганю в Москве. Иоанна почти обрадовалась, что ему предложили быть настоятелем вновь открывающегося древнего монастыря на ганиной малой родине, в том самом сибирском городе, где когда-то ходил его отец секретарём обкома. Старик был ещё в здравии и памяти, жил с ганиной сестрой, внуками и правнуками, давно звал сына домой, оставаясь до конца дней убеждённым праведным коммунистом. А потом, не без влияния отца Андрея, и коммунистом верующим. В этом было что-то символическое.

Монастырь нуждался в огромной реставрации, отцу Андрею предстояло по сути заново расписывать купол и стены, нужны были помощники, ученики, иконописцы. Разумеется, рванулся ехать вместе с Ганей и Глеб — дети уже подросли. Егорка, хоть и не стал священником, как все пророчили, а совсем нежданно подался в рок-певцы, затем в бизнесмены, но на обоих поприщах весьма преуспел, как и во всем, за что брался этот когда-то чудо-ребёнок. Семье на него можно было положиться, в том числе, и материально. И Иоанна уговорила Варю отпустить-таки Глеба, сказав, что времена надвигаются смутные, лихие и так всем будет спокойнее.

В общем, эта почётная ссылка нежелательного «красного батюшки» была для Гани Божьей милостью, — так думала Иоанна, хоть и разделяли их снова несколько часов полёта, хоть они даже проститься не успели, так внезапно было приято решение. Но Иоанна радовалась — Ганя в безопасности, и Покров Божий над монастырём оградит братию от этого страшного подлого времени. Как если бы вдруг князь Андрей, князь Нехлюдов, князь Мышкин, Татьяна Ларина, Вера Павловна, Павел Корчагин, Ульяна Громова обернулись Диким, Кабанихой, Иудушкой Головлёвым, Салтычихой, Бармалеем, а первомайская демонстрация — сонмом гоголевской нечисти, доконавшей Хому Брута.

Свои картины, хранящиеся у Вари, Ганя поручил ей продать без права вывоза за рубеж каким-то меценатам из новых русских — деньги должны были пойти на реставрацию монастыря. Лишь копию «Иоанны» Ганя увёз с собой — подлинник был в Питерском Русском музее.

Иоанне он оставил в подарок пейзаж — закатные лужинские сосны, закатное небо в огненных сполохах и пылающая, уходящая в вечность тропинка.

Когда-нибудь, если смилуется и простит Господь, они пойдут рука об руку до этой тропе, чтобы уже никогда не расставаться. Пойдут навстречу Огню. Они снова будут юными, и ночная звёздная Иоанна с витым старинным шнуром в летящих в вечность волосах спустится из синей тьмы в протянутые ганины руки. И огонь охватит, поглотит их, воссоздавая в первозданном естестве, сплавляя заново разорванные половины когда-то единой плоти для нового неведомого бытия…

«Двое да едины будут…» Вот что он хотел ей сказать прощальным своим даром, тоже предвидя двигающийся на Россию апокалипсис, а на них — неизбежную старость, немощь и болезни. Закат жизни…

Ничего не бойся, я всегда с тобой. И Он — с нами…

Она повесит пейзаж в красном углу, чуть пониже икон, и, когда станет особенно тяжко, будет повторять наизусть слова молитв, мысленно ступая по огненной ганиной тропе, чувствуя рукой его руку. И огонь постепенно охватывал её, сжигая боль и страх, и молитвенная эта тропа воскрешала снова и снова, давая силы жить.

Ганя бился над Светом Фаворским. Но «Огонь» ему удался.

Однажды в один из своих неожиданно-редких наездов в Лужино на пейзаж обратил внимание Денис. Долго молча разглядывал.

— Дарёнов всё-таки великий художник. Я бы на твоём месте это здесь не держал, мало ли что… Дарёнов — раритет, теперь особенно. Не представляю его монахом…

Наверняка он в своё время видел «Иоанну» и о многом догадывался, но никогда ни о чём не спрашивал. Денис вообще не любил выяснять отношения, «будить спящую собаку», как, впрочем, и Иоанна. Может, поэтому их брак оказался на удивление долгим. Творчески Денис уже давно от неё не зависел, научился довольно лихо лепить отечественные боевики, а потом и делать совместные постановки из жизни бывшей совковой постперестроечной и зарубежной мафии, с гонками, оголтелой пальбой и эротикой. Сразу врубился в их ритм, зрелищность, присовокупив немного мистики и психологизма, экзотического «русского духа». Нашёл хороших спонсоров, имел успех и даже отхватывал какие-то там премии. Сказалось его зарубежное детство, хороший английский, природная хватка и выносливость, умение всех заставить выкладываться на полную катушку. Наступила его звёздная пора.