Шрифт:
«Служить бы рад — прислуживаться тошно»…
Святой говорит: возьми всё. Гуманисты и социалисты: возьми лишнее. Вампир: ничего не отдам и тебя сожру при первой возможности.
Бог был бы бесконечно одинок, если бы не был Троицей. Человек «по образу и подобию» одинок, пока единица не станет ЕДИННИЦЕЙ — единое Богочеловечество в Доме Отца.
Иосиф — укротитель мирового зла, а СССР — осаждённая крепость, жившая по законам военного времени.
«И какой же русский не любит быстрой езды?» — Тот, на котором едут.
Например, Хома Брут под ведьмой.
«Есть такая сказочная фраза из восточных легенд: «Я раб лампы». Так вот, эти слова я с полным правом могу отнести к себе. И точно так же, как и джинн, я, действительно, всемогущ. Я могу всё». /Телеведущий Дм. Дибров, «раб лампы»./
— Наш человек, — кивнул АГ чёрной головкой в белой панамке.
Что вы будете делать, когда на ваших глазах прежде милые, добрые, интеллигентные и порядочные люди вдруг превратятся в зверей? Одни оцепенеют от ужаса, ну а некоторые тоже начнут потихоньку звереть, огрызаться и кусаться.
За великий Советский Союз!За святейшее братство людское!О Господь, Всеблагой Иисус!Воскреси наше счастье земное.О, Господь, наклонись надо мной.Задичали мы в прорве кромешной.Окропи Ты нас вербной водой,Осени голосистой скворешней.Не держи ты всевышнего злаЗа срамные мои вавилоны, —Что срывал я Твои купола,Что кромсал я святые иконы!Огради! Упаси! Защити!Подними из кровавых узилищ!Что за гной в моей старой кости,Что за смрад от бесовских блудилищ!О Господь, Всеблагой Иисус!Воскреси моё счастье земное.Подними Ты мой красный СоюзДо Креста Своего аналоя./Ник. Тряпкин/Последнее десятилетие века и тысячелетия — триумфально-показательный процесс в защиту Иосифа. Кто теперь посмеет всерьёз говорить о каких-то сфабрикованных процессах, несуществовавших врагах и о Сталинской паранойе? Откуда же сейчас, полвека спустя, взялась, полезла изо всех щелей эта нечисть — имя им легион? В одночасье всё на куски разодравших. Этот нынешний апокалипсис мы могли бы иметь 80 лет назад, если бы не вцепившийся в бороду Черномора Иосиф…
Но между тем какой позорЯвляет Киев осаждённый?Там, устремив на нивы взор,Народ, уныньем пораженный,Стоит на башнях и стенахИ в страхе ждёт небесной казни;Стенанья робкие в домах,На стогнах тишина боязни.И видят: в поле меж врагами,Блистая в латах, как в огне,Чудесный воин на конеГрозой несётся, колет, рубит,В ревущий рог, летая, трубит…То был Руслан. Как Божий гром,Наш витязь пал на басурмана;Он рыщет с карлой за седломСреди испуганного стана.Где ни просвищет грозный меч,Где конь сердитый ни промчится,Везде главы слетают с плечИ с воплем строй на строй валится…Тогда Руслан одной рукоюВзял меч сражённой головыИ, бороду, схватив другою,Отсек её, как горсть травы.«Знай наших! — молвил он жестоко, —Что, хищник, где твоя краса,Где сила?»… и на шлем высокийСедые вяжет волоса./А. Пушкин/Божий Закон хранится в соборной памяти народа, в его соборном сердце, и народ может разрушить всякую материальную и социальную церковность, если они не соответствуют его памяти и представлению о Высшей Правде.
Революционеры ДУХА.
Восстание «горячих» против искажения образа Божия чиновным духовенством, против неверного представления об этике и Законах Неба привели к революции 17-го года. Это была не экономическая и не политическая, а религиозная по сути революция — «за лучший мир, за святую свободу». «Лучший мир» не подразумевал буржуазность, дурную количественную бесконечность, полное для всех корыто, а «святая свобода» — отнюдь не право жрать брата и блудить. Религиозная революция не против Бога, а против искажённого, уродливого представления о Боге, вошедшего в противоречие с Писанием и Законом Совести. Рабская бескрылая инертность по отношению к «лежащему во зле» миру не имеет никакого отношения к истинному христианству, которое революционно, действенно и возвышенно в своей сверхзадаче формирования воинства Христова, Богочеловечества, его соборного восхождения к Царствию. Дитя этой РЕВОЛЮЦИИ ДУХА — новый Адам, призванный жить в Царстве Света.
Революционеры духа отвоёвывают время для Дела Божия. Освобождают время из-под ига материи, превращают время в вечность.
Они освобождают и преобразуют самое материю свободным творческим актом — в «пароходы, строчки и другие долгие дела…» В Красоту, Добро, Свет. «Сейте разумное, доброе, вечное…»
Все уже сели за стол роскошный по меркам одичавшей в глуши Иоанны, а свекровь наотрез отказывалась выехать из своей комнаты на забугорном кресле и присоединиться к застолью. Уговорить бабушку предстояло Иоанне.
— Мать, бронежилет надень, — посоветовал Филипп, — У неё там «Аврора» под койкой.
Свекровь молча смотрела на Иоанну с видом партизанки, которую хотят «расколоть» враги. Помолодевшая, ухоженная, она сидела в комфортном своём кресле и слушала кассету с тогда почти запретными советскими песнями. Иоанна молча прикоснулась губами к пергаментной сухой щеке, пахнущей чем-то знакомо-далёким. Неужто «Красная Москва»?
Наши нивы глазом не обшаришь, Не упомнишь наших городов, Наше слово гордое «товарищ» Нам дороже всех красивых слов, — старательно выводил Поль Робсон…
Она вдруг неожиданно для себя рухнула на свекровьину грудь и разрыдалась, «Господи, что же мы натворили!.. Как же больно. Господи…» Потрясенная свекровь, обретя дар речи, сказала, что это лучшая минута в её жизни — знать, что хоть один в её семье оказался не предателем. Что покойный отец Дениса очень бы этому порадовался, а вот отчаиваться не надо, народ уже встаёт с колен и «снова будет небо голубое, снова будут в парках карусели…».
Иоанна вовсе не была такой оптимисткой и не могла остановиться, оплакивая убитую свою страну — ту, священную, а не ее тело Руси, требующее средств для потребительской жизнедеятельности, ничего больше.