– А вы?

– Что – я?

– Подзорная труба-то одна…

– Ах, это! – неожиданно развеселилась девушка. – Я, мой милый и благородный Ник, не нуждаюсь в мощных оптических приборах. Как, впрочем, и во всех других…. Я, вообще, ни в чём не нуждаюсь. По определению…

Лето, знойное и беспощадное лето. Белёсое бездонное небо над головой, а в небе кружит бесконечная стая иссиня-чёрных ворон, знойный ветер невежливо и надоедливо царапает лицо. И это – только рассвет…. Что же будет дальше?

Два войска – стройными рядами – напряжённо замерли друг напротив друга: обнажённые мечи и сабли, длинные и короткие копья, луки, кольчуги, остроконечные шлемы, нестерпимо блестящие на солнце, разноцветные знамёна, вольготно развевающиеся на ветру.

Два всадника, почти одновременно отделившись от противостоящих воинских рядов, неторопливо и размеренно скачут навстречу друг другу, останавливаются, съехавшись посредине свободного пространства. Оба высокие и широкоплечие, в самом рассвете сил. Один – типичный представитель монголоидной расы, в жилах второго течёт весёлая турецкая кровь.

Турок презрительно и надменно смотрит на знамя, искусно закрепленное за спиной монгола: на тёмно-синем фоне изображён золотой крылатый дракон, изрыгающий нежно-алое пламя.

– Какая наглость, Тимур, думать, будто тебе одному принадлежит весь это прекрасный мир! – брезгливо кривится турок, невежливо тыча толстым указательным пальцем – с массивным золотым перстнем, в оправу которого вставлен огромный, красно-малиновый грубо огранённый рубин – в направлении дракона.

Монгол, многозначительно кивая головой в сторону турецких знамён, невозмутимо отвечает:

– Ещё большая наглость – думать, что тебе принадлежит Луна…

А потом была битва…

Нет, если внимательно проанализировать всё увиденное, то «битва» – весьма слабое, неверное и недостаточно точное определение для этого великого и, однозначно, неординарного События.

Сеча…. Кровавая и Безжалостная Сеча…. Рубка, Вакханалия, Бойня, Адская Преисподняя….

Беспрестанно звенели клинки, встречаясь с булатом других клинков. С глухим хрустом ломались толстые древки копий, пробивающих насквозь тела ненавистных врагов. Тоненько, словно бы жалуясь на что-то вопиюще несправедливое, свистели стрелы, жадно впиваясь в лица противников (стрела – прямо в глаз – обычное дело!), искажённые гримасами лютой ненависти и безграничной злобы. С громким треском лопались прочные стальные кольчуги, разлетаясь на тысячи крохотных полуколец. Кровь, крики, стоны, боль, запах неотвратимо приближающейся смерти….

Тоскливо и бесконечно горестно ржали – о своих сломанных стройных ногах – умирающие лошади. Утробно и страшно ревели раненые верблюды, из чьих горбов, насквозь пробитых десятками стрел и дротиков, хлестали целые фонтаны хрустально-чистой воды. С десяток неуклюжих громадных слонов, на спинах которых восседали невозмутимые желтолицые воины, проследовали куда-то, задумчиво покачивая серыми гигантскими ушами и сметая всё и вся на своём пути…

Кровь, стоны, пикирующая воронья стая, вой, вопли, предсмертные молитвы и причитания, кровь….

В какой-то момент сражения монгольские воины на правом фланге, не выдержав натиска мусульман, дрогнули и обратились в постыдное бегство. Лёгкая турецкая кавалерия, отчаянно и кровожадно визжа, неудержимо устремилась вперёд, настырно преследуя беспорядочно отступавшего противника.

И, вдруг, случилось нечто, чему и однозначного имени нет – на языке человеческом. Неожиданно – прямо из воздуха – возник огромный (как двадцать слонов, вместе взятых), златогривый Дракон, дунул ярко-оранжевым огнём-пламенем, который, впрочем, не причинил наступавшим какого-либо видимого вреда. Но турецкая конница, деморализованная этим событием (чудом, казусом, видением?), сразу же отхлынула на старые рубежи. Подошли свежие монгольские резервы, битва разгорелась с новой безудержной силой…

И только когда сонно-усталое солнце зависло-задремало над далёкой и призрачной линией горизонта, тёмные знамёна, украшенные серебряными полумесяцами, поникли, а потом беспорядочно упали на землю и были безжалостно втоптаны в грязь десятками тысяч лошадиных копыт. Со стороны, где размещались обозы разгромленной турецкой армии, раздались приглушённо-жалобные вопли насилуемых женщин…

Спектакль подошёл к своему логическому финалу, придуманному неизвестным и дальновидным Драматургом.

Медленно заходящее за далёкий горизонт багрово-красное, неправдоподобно большое и тяжёлое солнце, наглые иссиня-чёрные вороны, беспардонно кружащиеся над беззащитными трупами, нестерпимо-терпкий запах свернувшейся крови, тёмно-синие знамёна, украшенные золотыми крылатыми драконами, гордо реющие на ветру…

Неожиданно картинка пропала, словно бы Некто закрыл невидимой морщинистой ладонью окуляр подзорной трубы. Ник, бережно запихав бесполезную оптику во внутренний карман камзола (старинного и очень красивого камзола, сверх всякой меры расшитого серебряными и золотыми нитями), окинул широкую горную долину, располагавшуюся прямо под ним, невооружённым взглядом.

Тёмно-жёлтые песчаные барханы, редкие светло-зёлёные островки травы и кустарника, тоненькие нежно-голубые нити речек и ручьёв. Полное и безысходное безлюдье, ни малейших следов недавней кровавой Битвы, Сечи, Бойни, Вакханалии…