Шрифт:
Так она говорила, но думала ли так?
Что же делать: сдержать обещание или уступить ей?
Нет, я не могу принуждать ее, она так отчаянно сопротивляется…
Но в тот момент, когда Дункан был готов оставить ее, он вдруг понял, что уже не ощущает ударов, не слышит криков. Ее тело, вместо того чтобы сопротивляться, – о, неужели? возможно ли это? – прижималось навстречу, стараясь поглотить его.
– Док? – услышал он ее шепот. – Почему ты остановился?
Взглянув в ее глаза, он все понял. Вся ее женская страсть, сдерживаемая так долго, наконец вырвалась и захлестнула ее жарким потоком.
– Кто сказал, что я остановился? – И с этими слонами он вошел в нее до конца, всем своим существом чувствуя ее жаркое, ищущее нутро. Его движения были медленны и ритмичны.
– О, да! – Ее дыхание участилось, тело жадно вздымалось навстречу и опускалось, чтобы вновь принять его, не желая отпускать. – О, Боже, да!
Кошмары и страдания исчезли. Они навсегда отошли в прошлое и больше никогда не вернутся. Теперь была только всепоглощающая страсть и жажда любви, она желала давать и брать, утверждая свое женское начало и веру в мужчин, по крайней мере – в одного, утверждая навсегда.
Если еще совсем недавно она кричала от ужаса и отчаяния, то теперь стонала и вскрикивала от переполнявшего ее наслаждения; руки уже не отбивались, а притягивали и сжимали. Они погрузились в океан страсти, волны которого еще крепче соединяли их тела. У обоих одновременно перехватило дыхание: словно с высокого пенистого гребня они стремительно понеслись вниз и в следующую секунду, ослепленные тысячей молний, оказались наверху бушующей волны.
Тяжело дыша, обессиленные, они лежали рядом. Медленно возвращалась реальность, и, когда Билли открыла глаза, в них было радостное удивление. Приподнявшись на локте, она посмотрела на Дункана.
– О, док, док! – прошептала она, с трудом сдерживая слезы. – Ты сделал это! Ты сделал меня свободной! Ты вернул меня к жизни!
– Если это чья-то заслуга, то только твоя.
– Нет, наша, – снова прошептала она. Он улыбнулся, видя ее как в тумане.
– Док?
– М-м-м? – Затем, сев, нежно провел пальцами по ее лицу.
– А мы можем все повторить? Сейчас?
– Как, уже? – выдохнул он, изображая отчаяние и притворяясь, что у него нет сил.
Она потрясла его за плечи.
– Ну ладно, док, – так же шутливо уговаривала она, накрывая горячей рукой его член. – У нас потеряно столько времени!..
Он притянул ее к себе и тихо сказал:
– В таком случае, давай повторим.
53
– Мам! Ну я не могу пойти одна! – ныла Аллилуйя, уставясь на мать огромными, умоляющими карими глазами.
Они говорили о вечеринке у подруги, и Аллилуйя стояла в дверях, готовая к решительным действиям.
Эдвина только что сбросила туфли от „Беннис-Эдвардс" за четыреста долларов из желтой ткани с огромными пурпурными тюльпанами (глядя на них, даже сама Имельда Маркос позеленела бы от зависти), небрежно швырнула затянутый в талии жакет из желтой шотландки и наполовину расстегнула желтую же шелковую блузку. Затем, вздохнув с облегчением, растянулась на софе, словно надувная кукла, из которой выпустили воздух. Наконец-то закончился ее одиннадцати– или двенадцати-? часовой рабочий день, и она уже находилась в полной прострации.
– Ал, – простонала Эдвина, – дорогая моя, наидражайшая, пожалуйста. Не сейчас. Я при последнем издыхании, можно сказать – на предсмертном одре.
– Ну и что? У всех будут сопровождающие, а у меня – нет! – продолжала Аллилуйя, ходя взад и вперед перед софой. Остановившись, она воздела руки. – Ты поставишь меня в совершенно маразматическое положение!
– Тебя?! – Эдвина не в силах была подавить улыбку. – Это невозможно.
– Я серьезно, ма! И ты должна сказать „да"! Некогда спорить! Вечеринка… завтра!
– Да что за вечеринка-то, в конце концов? Просто собираются отпрыски Одиноких Родителей?
– Будет ин-те-рес-но. – И Аллилуйя закатила глаза.
– Ал, радость моя, дай время сообразить! Я только ввалилась, а ты знаешь, что в это время я могу воспринимать все только по очереди. Завтра, говоришь. Так, дай подумать… завтра… завтра… Наверняка у меня уже что-то запланировано. Черт, не помню что! Надо посмотреть в книжке. – Эдвина глубоко вздохнула: все ее тело – от кончиков волос до пяток – разваливалось на куски, оно болело, оно растекалось. – Вот что. А почему бы тебе не подать своей измученной, обессиленной матери холодненького марти-и-ни, ну, как я люблю? А потом, пока я пью, ты бы сделала мне свой неповторимый ножной массаж, а? – И Эдвина, пошевелив пальцами, с надеждой посмотрела на нее. – Другими словами, верни меня к жизни, моя сладкая. Оживи меня.
– В последнее время ты всегда усталая, – буркнула та обиженно.
– Правильно, моя хорошая. Потому что твоя мать работает как проклятая, или ты не заметила?
– Да? – Склонив голову набок, Аллилуйя пристально взглянула на мать. – Именно поэтому ты не ведешь себя, как мать, когда я должна прийти с кем-то из родителей?
Эдвина устало и виновато смотрела на нее. Беда в том, что надо столько успеть, а времени на все было так мало! Когда ведешь свое собственное дело, то невозможно срываться с работы ровно в пять да еще разыгрывать из себя Супермаму.