Слегка согнувшись и держась за поясницу, Эдвина вернулась в бальный зал. Она была настолько измучена, что ныла каждая косточка. Она уже не ходила, а ковыляла, хотя переоделась в удобный свободный комбинезон и мягкие теннисные туфли. Она чувствовала себя так, словно провела на ногах несколько дней подряд. Да так, в сущности, и было. Все тело болело и требовало отдыха.

– Они уехали? – спросила Аллилуйя. Она и Билли Дон сидели на краю деревянного помоста, протянувшегося через весь зал. Завтра его затянут фетром. Завтра.

Сейчас это завтра казалось чем-то очень далеким и в то же время до ужаса близким.

– Да, уехали. – И, плюхнувшись на помост между ними, Эдвина принялась массировать гудящие ноги. – Счастливые манекенщицы, – мечтательно проговорила она. – Отдала бы что угодно, только бы уехать вместе с ними! А я всегда считала, что им так тяжело!

Аллилуйя сочувственно поглядела на мать и тихо сказала:

– Мам, мне тебя правда очень жалко. Никогда не думала, что показ на помосте требует столько практики. Я знаю, что из-за меня все идет медленнее. Если хочешь, я вообще не буду участвовать.

– Абсолютно исключено, – улыбнулась Эдвина. – Мы уже зашли так далеко, что надо продолжать. И запомни: Куперы и Робинсоны никогда не сдаются. Наверное, я расплачиваюсь за какие-нибудь грехи, правда, не знаю, за какие. Неисповедимы пути Господни.

– Думаю, еще часа два, не больше, и мы исправим последние ошибки, – мягко вставила Билли. – Ал быстро схватывает.

– Два часа… – вздохнула Эдвина. Она легла на помост и, сморщившись от боли, потянулась. – Что такое два часа? Господи, да это целая вечность. Вечность.

– Мам, я придумала! Поднимайся наверх и отдохни в одной из спален, а? Точно! А когда мы будем готовы, то позовем тебя.

Какое-то время Эдвина серьезно обдумывала это предложение, но потом решительно покачала головой.

– Нет-нет, не могу. По дому бродит Анук и следит, чтобы мы ничего не трогали. Она за нас отвечает и, если увидит меня на какой-нибудь королевской кровати, то просто удушит на месте. Нет, я должна быть здесь, рядом с вами. Все остальные комнаты – ни-ни.

– Ну, конечно, – мрачно усмехнулась Аллилуйя. – Наверное, ты права.

– Как здесь тихо, даже жутко, правда? – Эдвина посмотрела на сводчатый потолок, в центре которого, одна над другой, висели шесть огромных хрустальных люстр. Она резко села и, поежившись, нервно потерла предплечья. – Ненавижу старые, большие, пустые дома. Особенно ночью. Они вызывают дрожь.

– Но ведь дом только что отремонтировали, ты забыла?

– Может быть. Но твоей несчастной старушке он все равно кажется старым и пустым. Сколько бы его ни обновляли, для меня это дом с призраками, по крайней мере, если смотреть на него снаружи. Разве не так? Слава Богу, сейчас хоть не полнолуние, а то бы, наверное, я не смогла здесь находиться, да еще одна.

– Но ты здесь не одна. Нас трое, да еще Анук. Значит, уже четверо, верно?

– Ты меня успокоила, моя сладкая. – И она обняла дочь.

– К тому же, если вам станет от этого легче, меня охраняют двое переодетых полицейских, – добавила Билли. – Они где-то снаружи, значит, уже шесть человек.

Эдвина тепло посмотрела на Билли.

– И ты тоже меня успокоила.

– Ну давай, Билли, – нетерпеливо заерзала Аллилуйя. – Я уже отдохнула. Пройдем этот кусочек еще раз. А когда все получится гладко, то его уже можно будет не повторять.

Билли, в телесного цвета эластичном костюме, словно чулок облегающем ее фигуру, спрыгнула вслед за Аллилуйей с помоста. Привычным движением откинув свои длинные волосы, она, улыбнувшись, протянула девочке руку.

В который раз Эдвина восхищалась ее физическим совершенством; чисто по-женски она могла бы испытывать к ней неприязнь, не будь та такой милой и простой. Они уже давно стали хорошими друзьями.

– А ты, мам? Ты ведь должна включить музыку.

– Музыку? – слабо отозвалась Эдвина и застонала.

– Ну ту, быструю, для показа, знаешь?

Еще бы ей не знать. И эту музыку она выбрала сама! О Боже!

Она заставила себя подняться и пошла за девушками к ступенькам, ведущим на сцену у другого конца помоста.

– Каким счастьем было бы никогда не слышать эту босанову! Или я это уже говорила?

Аллилуйя закатила глаза.

– Сто раз. Ну ладно, мам! Взбодрись. Послезавтра ты ее уже не услышишь!

– Аминь, – закончила Билли.

Вдруг Эдвина нахмурилась и, чуть повернув голову, прислушалась.