Если его угрожающий вид и испугал Олимпию, внешне это не проявилось, она и бровью не повела.

– Ну, в чем дело, бабка? – рявкнул он. Глаза его цепко впились в нее. – Не любишь животных, говоришь? – Язвительно захохотав, он дотянулся рукой до ее сморщенной щеки, слегка ущипнув ее.

Вот этого Олимпия на дух не выносила. Чтобы какой-то ублюдок касался ее?..

– Убери свои лапы, засранец, – спокойно проговорила она, и тут же рука, утонувшая в сумочке, скользнула наружу. Секунда – и дуло револьвера уперлось ему в пах.

– Какого дьявола… – взревел было кроманьонец, и тут же застыл на полуфразе. Глаза его пылали, как угли в золе. Тут лучше поосторожнее: одно движение – и эта дура лишит его самого драгоценного – возможности воспроизводить себе подобных.

– Только дернись, – четко предупредила Олимпия, – потом всю жизнь Майклом Джексоном петь будешь.

Взгляд „троглодита", с трудом оторвавшись от револьвера, уперся Олимпии прямо в лицо. Зубы его оскалились, в глазах полыхнула то ли ярость, то ли испуг. Это обряженное в норку чучело с жесткой прямой челкой и оранжевой помадой явно принадлежало к тем особям, с которыми ему встречаться так близко еще не приходилось: богатым, решительным и до идиотизма бесстрашным. Но она пожалеет, что выставила его дураком… Еще как пожалеет!

Ни один из тех, кто осмелился насмеяться над ним, не переживет следующий день! Ни один.

Олимпия слегка махнула револьвером:

– Медленно подними руки и положи их за голову!

Какую-то секунду он молча смотрел на нее, не двигаясь. Быстро подняв револьвер, Олимпия предупреждающе пальнула в потолок и тут же вернула его в прежнюю позицию. Оружие было небольшим, но звук выстрела и отдача вполне достойные. Стреляла она из него впервые, и результат казался ей обнадеживающим.

Руки кроманьонца взметнулись вверх еще до того, как кусочки штукатурки и пластиковой обивки потолка успели упасть ему на жирные волосы и грязный жилет.

Предупреждение подействовало и на остальных: дернувшись и переглянувшись, „троглодиты" снова замерли. Теперь их логово вполне могло бы посоперничать нависшей тишиной с любым читальным залом.

– Вот так-то лучше. – Мрачно усмехнувшись, Олимпия вновь ткнула дуло револьвера ему в пах. – Это только начало, – громко, чтобы услышали все, объяснила она. – Чтоб вы не сомневались, заряжен ли он. И предупреждаю, реакция у меня очень быстрая.

– О черт, мадам… Вы там поосторожнее… – Громила исходил потом, а голос его зазвучал на октаву выше. Казалось, он окосел окончательно, не в силах оторвать глаз от револьвера. – Пушка-то нацелена в самое важное…

– В этом и смысл. – Губы Олимпии сложились в тонкую твердую ниточку. – Не хотелось бы повторяться… Прикажи дружкам выстроиться в ряд у стены. И при первом же шорохе любого из них – ча-ао, cojones. Усек?

Краем глаза Олимпия видела, что насиловавшие Ширли детины поднялись и, натянув джинсы, отступили в сторону. Те, что с удовольствием наблюдали за картиной, тоже подались назад. Никто не произнес ни слова, молча пожирая ее глазами, и всеобщая ненависть, исходящая из этих глаз, обладала, казалось, собственным многоголосием. Никогда прежде не доводилось ей видеть одновременно столько лиц, готовых убить, столько разъяренных глаз сразу.

Олимпия ни разу не повысила голос, но каким-то образом он был слышен и в самых дальних закутках комнаты.

– Все на пол, живо, лицом вниз! Руки на голову! Никто не шелохнулся, и Олимпия плотнее прижала дуло револьвера к паху кроманьонца.

– Вы слышали! – почти обезумев, заорал тот. – На пол!

Когда бандиты распростерлись у ее ног, Олимпия осторожно двинулась в сторону Ширли. Опускаясь рядом с девушкой на одно колено, она продолжала держать под прицелом главную мишень. Взглянув краем глаза на девушку, она почувствовала, что к горлу подкатывает тошнота. Ничего общего с тем прелестным созданием, оставленным ею в студии Альфредо Тоскани пару часов назад! Тело девушки покрывали страшные синяки и кровоподтеки, лицо превратилось в бесформенную маску.

Сознание затуманила, накатив, другая волна – волна ярости.

– За что? – простонала она в отчаянии, но этот стон повис без ответа в зловещей тишине. Она впилась пальцем в спусковой крючок. Сильная, волевая и бесстрашная, Олимпия привыкла держать под контролем свои чувства. Эта внезапная жажда возмездия, неодолимое желание отомстить за те страдания, что выпали на долю Ширли, были чем-то новым для нее самой. Словно внутри нее скрывался кто-то другой, о ком она и не подозревала, – яростный и непримиримый. Целый хор голосов слился в один голос, требующий отмщения.

Перед глазами поплыли черные мушки, палец, прижатый к спусковому крючку, подчинялся своим собственным законам. Она напряглась, ожидая звука выстрела и сильной отдачи.

– Олимпия?.. – Ширли, распластанная рядом с ней, попыталась приподнять голову и открыть заплывшие глаза. – Это… и вправду вы?

Слабый голос девушки словно погасил, успокоил свирепый хор голосов внутри нее. Палец на спуске расслабился.

– Да, детка, – проговорила она хрипло полным страдания голосом. – Это я. Теперь все будет в порядке. Я увезу тебя. Ты можешь сесть?