Шрифт:
Капитан закончил своё могучее рассуждение, и не успел я ещё осмыслить его, как на острове, на котором ничего не было, послышался какой-то шум, всхлипыванья, плач и сдавленный крик Пахомыча:
– Нашёл!
Глава LIII. Ё моё
О Боже, Боже, Боже мой!
Спаси и сохрани нас, ищущих, не знающих что, и видящих НЕЧТО, не понимая, что это такое!
Не во тьме,
не во мгле,
не в свете,
не в пустоте,
не в наполненности,
не в тумане и не в пелене, а только в том, что можно было бы назвать НЕЧТО, стоял наш старпом и кричал полушёпотом:
– Нашёл! Нашёл!
Сундучок с деньгами, полный свой расчёт и жалованье, он грубовато пнул пяткой и прижимал к груди найденное, какой-то белый свёрток или даже большой кулёк.
– Сахар, что ли? – сказал было Хренов, но тут же фрикусил безык.
Сэр Суер-Выер определённо растерялся.
Я лично видел, как пальцы его сжимались и разжимались, как будто искали что-то возле карманов брюк.
Находка старпома, очевидно, потрясла его, а, может, ещё сильней потрясла собственная догадка: там, где ничего нет, всё-таки что-то имеется или может вдруг зародиться, возникнуть и явиться перед нашим взором.
– Лафет! Лафет! – шептал капитан, нервничая пальцами у брюк.
Никто из нас никак не мог догадаться, о чём это бессознательно бормочет сэр, мы растерянно переглядывались, наконец меня осенило, и я пододвинул капитану пушечный лафет, на который он и присел в изнеможении.
Да, я понимал эту внезапную опустошённость и бессилие капитана. Порыв гнева измотал его до основания, великая догадка и находка старпома вовне осязаемого потрясли разум. Он знал,
он догадывался,
он предвидел,
он ожидал и жаждал этого
и всё-таки был потрясён!
И все мы были потрясены, но, конечно, не с такой силой, ибо разум наш был форматом поменьше, пожиже, похилей. Жидкий разумом Хренов даже вынул фляжку из нательного пиджака и глотнул бормотухи.
– Шлюпку! – скомандовал я. – Шлюпку за старпомом!
Матросы во главе с Веслоуховым бросились выполнять команду, скинули шлюпку, заплюхали вёслами. Сэр Суер-Выер благодарно сжал моё запястье. Рука у него была влажная, горячая и сухая.
Шлюпка повернулась, развернулась и вот уже двинулась обратно к «Лавру». На носу стоял старпом, полный смысла и одухотворённости. Белый свёрток он прижимал к груди.
Сундучок свой с деньгами он совершенно забросил, и остров, на котором ничего не было, запросто мог оказаться островом рублей, да матрос Вампиров в последний момент подхватил сундучок с собою в шлюпку, и остров остался в своём первозданном виде, если, конечно, не считать свёртка, везомого на «Лавра».
Торжественно взошёл на борт наш тёртый старпом и протянул находку капитану.
Суер принял её с поклоном, быстро развернул белые материи, и мы увидели младенца. Завёрнутый в одеяло, он спал, доверчиво прижимаясь к жёсткому кителю нашего сэркапитана.
– О! – восклицали мы. – О!
– У! – сказал Чугайло, тыча в младенца своим дубовым пальцем.
– А? – спрашивал лоцман Кацман.
– Э, – тянул мичман Хренов.
– Ы! – выпятился Вампиров.
– И, – хихикнул Петров-Лодкин.
– Е, – предложил стюард Мак-Кингсли, вынося поднос фужеров сахры.
– Ё, – добавил я, почесав в затылке. – Ё моё.
– Ю! – воскликнул капитан, догадываясь, кого мы заимели на борту.
Он поднял высоко находку, показывая команде, и тут уж младенцу ничего не оставалось, как немедленно проснуться, открыть глазки, зевнуть,
почесаться,
потянуться,
сморщить носик,
нахмурить лобик
и отверзть уста:
– Я!
Глава LIV. Род
Скрип и шелест,
шлёп и гомон,
тыканье пальцами,
засаленные конфетки «Каракум», объедки пирогов с морковью, крики «тю-тю-тю» – всё это тянулось, вертелось и приплясывало вокруг капитана с ребёнком на руках.
Всякий мало-мальски приличный член экипажа строил харю, надеясь такою харею младенца развлечь.
Боцман же Чугайло скакал козлом, приставив ко лбу обгрызенные свои указательные пальцы:
– Идёт коза бодучая!!!
Без тени улыбки строгими серыми глазами рассматривал младенец нашу немытую публику.
В этой всеобщей галиматье первым пришёл в себя наш тёртый старпом.
– Поднять концы! – приказал он. – Отнять со дна грузилы и якоря. Подымите также чугунную рельсу, которую мы скидывали для усиления груза, а ту тыщепудовую гирю, которая усиливала рельсу, хрен с ней, можете не подымать!