— Яблоки, груши хорошие!

Коля с Левой сидели у окна, у круглого столика. На столе лежали тетради. Лева старательно выводил карандашом по бумаге.

— Что это ты делаешь, Лева? — спросила, заглядывая ему через плечо, Люба.

— А вот паука нарисовать хочу. Это крестовик будет, большой лесной паук. Видишь, вот у него брюшко, голова с грудью; а это лапки, восемь мохнатых лапок, по четыре с обеих сторон, — толковал и рисовал Лева. — На голове глаз тоже восемь, он отлично видит.

— А это что за пятнышки, точечки ты сделал на брюшке? — спрашивала Люба.

— Это паутинные бородавки, малюсенькие такие шишечки с дырочками. Через дырочки паук выпускает из себя паутину.

— А зачем он это делает, Лева? Только комнаты портит.

— Затем, что в паутину он мух ловит, — отвечал Лева, — и мух, и мошек себе в пищу. Иногда паук изловит муху больше себя. Так-то ему ни за что бы не справиться, а попалась муха в паутину, он и начинает обхаживать вокруг нее, и все выпускает нитки, и все затягивает муху липкою паутиной по крыльям, по лапкам. Запутает поплотней, запеленает так, что муха шевельнуться не может, и тогда подходит, убивает и кормится — сосет кровь.

— Фу, гадкий! Терпеть не могу пауков! — объявила Люба.

— За что? Мух они убивают потому, что им есть хочется, а между собой, друг с другом, они даже очень добрые, и детей своих очень любят.

— Любят? — с удивлением повторила Люба.

— Да. Ты погляди, — рассказывал Лева, — погляди на моего паука: это — мать. Видишь, у нее в передних лапках маленький клубочек; в паутинном клубочке спрятаны яички. Мать ни за что никому не уступит клубочка; она скорей позволит оторвать у себя все лапки. Она носится с ним, бережет и защищает его как умеет. Когда же из яичек выходят детки, она таскает их на спине и заботится о них, приносит им еду и очень их любит.

— А я их все-таки не люблю, — настаивала Люба, — никто пауков не любит.

— Напрасно ты это думаешь. В деревне пауки в большом даже почете. Они переводят мух в избах, а кроме того, по паутине может крестьянин узнавать, какая будет погода: коли паук развесил паутину к холодной стене, к окошку, — будет вёдро, а перешел потеплее, поближе к печке, — так и знай, жди дождя.

— А твой паук что думает? Где он сделает себе паутину? — спросил Коля, заглянув в тетрадь.

— А мой крестовик вон какую сетку раскинул, — говорил, рисуя, Лева. — И сам в середине сидит и лапки поджал; это значит — будет хорошая погода. А правда, Коля, тетя ваша собиралась на Воробьевы горы, как будет хорошая погода?

— Правда.

Лида вздохнула.

Трудно было узнать Лиду; она простудилась, сидела бледная, кашляла. Тетя так ничего и не сказала ей в тот странный вечер, не бранила и не наказала. Она ее и потом не бранила.

Наутро Лиду призвали в кабинет к папе и при папе заставили рассказать, как все было.

Ах, как Лиде не хотелось рассказывать!

Ах, как ей было стыдно! Всякий раз, как она думала умолчать про что-нибудь, увернуться, тетя тотчас угадывала, будто в сердце у Лиды читала, — она подымала на Лиду темные проницательные глаза, и Лида подробно говорила всю правду. Это длилось очень долго и было хуже всякого наказания!

А затем все пошло по-старому. Тетя была все такая же. Папа реже стал бывать дома, а когда бывал, то был добрый и серьезный, как всегда. Из-за больших дождей Лева чаще прежнего приходил в гости и еще крепче подружился с Лидой. Про старое никто не поминал, не расспрашивал, но Лида ходила сама не своя, все задумывалась. О чем она думала, она бы, пожалуй, и сама не сказала, не сумела бы. Приходили ей в голову разные невеселые мысли, и она сильнее прежнего ожидала маму и няню.

Лида не хотела даже Левиного паука поглядеть.

— Муху, муху нарисовал! Глядите, он теперь муху нарисовал! — радостно закричала Люба и захлопала в ладоши.

— И мне! Покажите и мне мушку! Где мушка? — подбегая, кричал Жени.

— Вот, Жени, гляди! Влезай на табурет. Вот какая, с крылышками! Он ее поймает в паутину, Лева?

— Да, непременно. Вон, видишь, все это идет паутина, вокруг, сеткой! — объяснял, бойко размахивая карандашом, Лева.

Сетка вышла удивительная, огромная, из толстой черной паутины, — никакой мухе не вырваться из нее. Лева в последний раз послюнил карандаш, провел последнюю толстую черную черту и закрутил ее винтом вокруг мухи.

— Теперь кончено, поймана! Сейчас паук подползет и убьет ее.

— Ах, она бедная муха!

— Бедная мушка! Я ее люблю, — объявил Жени.

— Лева, ты теперь про муху нам расскажи, — просила Люба.

— Ишь какая! Нарисовал — так мало, еще расскажи.

— Конечно, расскажи. Про паука рассказывал ведь.

— Ну и будет с тебя.

— А я хочу про муху послушать. Расскажи, Лева… Ну ты расскажи, Коля.

— Я не знаю, — отказался Коля.

— Ну Лида. Лида знает. Ах да, ведь Лида про Муху Горюху знает, — вспомнила вдруг Люба и обрадовалась. — Вот чудесно! Расскажи, Лида! Расскажи, — просила, ласкаясь и приставая, Люба. Лиде совсем не хотелось рассказывать.