Шрифт:
— Право, не хочется…
— Ну пожалуйста! — умоляла Люба.
— Да я позабыла, совсем позабыла. Даже как начинается, позабыла.
— Неправда, неправда, все врешь! Все знаешь. Ну хорошо, я тебе, пожалуй, начало-то припомню. Ну, «ехал мужик»…
— Ехал мужик… — повторила Лида.
— И потерял рукавицу…
— И потерял рукавицу…
— Ах, Лида! Да что же ты? Ты уж теперь дальше сама рассказывай. — Люба вышла из терпения. — Ну, «мужик поехал»…
— Поехал… — повторила Лида; но, видно, сказка не шла ей на ум. — Коля! Тетя непременно хочет на Воробьевы горы поехать? — беспокойно спросила она Колю.
— Да, Лида. Тетя папе давеча говорила. А что ты? Тебе разве не хочется?
— Ах, Коля, мне так не хочется! Лучше в какое-нибудь другое место, лучше опять в Кунцево.
— Ну вот еще, опять туда! Это скучно. И Зиночка с Петей на Воробьевы горы поедут, а в Кунцево во второй раз ни за что не поедут. Я тоже не хочу в Кунцево. А ты, Лева? — спросил Коля.
— А мне все равно, — отвечал Лева.
— А ты, Люба?
— Я лучше на Воробьевы горы.
— И я! И я лучше на Воробьевы горы, — вставил свое словцо Жени.
— Ну вот видишь, нас сколько, все на Воробьевы горы. А тебя не поймешь, прежде сама ведь хотела.
Да, прежде! А теперь Коля и представить себе не мог, как не хотелось Лиде ехать. Зиночку пригласили — значит, и Луиза Карловна поедет, и Петя.
— Ну, Лида, дальше, — снова приставала со своей сказкой Люба, — сказывай дальше. Ну, «мужик проехал, увидала рукавицу Муха Горюха…» Ну, Лида!
Но Лида наотрез отказалась. Люба расстроилась, а Мухе Горюхе так и не пришлось горевать в этот вечер.
Глава XXI
Тетя всегда исполняла свои обещания. Еще в Москве, перед отъездом на дачу, пообещала она детям съездить на Воробьевы горы и теперь решила отправиться туда в первый же ясный день.
Ясные дни наступили, последние летние теплые денечки. Дети слышали, как с вечера папа приказывал Дмитрию заказать в городе шестиместную коляску. Аннушка напекла ватрушек, пампушек; запасли по грибы корзинки и пригласили Зиночку с Петей. Жаль только, что папе нельзя было ехать. С августа начались у папы занятия в городе; он часто уезжал из дома и редко бывал с детьми.
Лева вздумал было упрямиться: вдруг не захотел ехать. Насилу его уговорили. Он неохотно уселся в коляску подле Матрены с Жени, рядышком с Колей. На переднем месте сидели тетя, Лида и Люба. Жука некуда было взять; тетя ни за что не позволила посадить его в ноги. Бедный Жук лаял, бегал вокруг коляски; Аксюша увела его в комнаты, а Лева совсем нахмурился и даже не захотел поиграть с Жени.
— Бедный Жучок! Не взяли Жучка, — приговаривала Люба.
— Ничего, он дома нас подождет, — заметил Коля.
— Ишь ты, какой добрый! А если тебя бы дома оставили?
— Я — другое дело. Я ведь не Жучок.
— А я Жучок, я Жучок! — вдруг объявил Жени. — Лева, я Жучок!
Но Лева не обращал никакого внимания.
— Я Жучок, я буду лаять. Гав, гав! — залаял Жени.
— Полно, батюшка! Нешто можно так? — унимала Матрена. — Жучок — собачка.
— Я тоже собачка.
Жени не на шутку вообразил себя собачкой: вставал на четвереньки, ерзал на коленях у Матрены и Левы и лаял на всю коляску.
— Довольно, перестань, Жени! — заметила тетя. Жени как будто и не слышал.
— Слышишь, Жени? Сейчас садись смирно!
— Я Жучок, я собачка! — И Жени залаял еще громче прежнего.
— Ну, я вижу, он в самом деле не умнее собачки. Нечего ему, значит, с нами сидеть. Пусть сидит где все собачки сидят. Пусти его, Матрена! — строго приказала тетя.
Матрена спустила Жени с колен, но он не унимался. Тетя притянула его к себе, покрыла своей черной шалью. Жени уже не было весело, он уже охрип кричать, а все-таки хорохорился, высовывал из-под черной шали раскрасневшееся лицо и лаял, и кричал, что он собачка Жучок.
Тете так-таки и пришлось ехать с Жучком.
«Ведь экий клятой! Видно, в сестрицу пошел», — заметила про себя Матрена.
Тетя подумала то же самое, но пожалела сказать Лиде: так смирно сидела в своей новой шляпке девочка, сложив на коленях руки в перчатках.
Ехать на Воробьевы горы было совсем не то, что идти. Быстро проехали по ровной дороге, и вскоре совсем близко показались горы. Они стояли по-прежнему высокие и зеленые; березовый лесок, как и тогда, шумел кудрявыми ветками; солнце все так же светило с ясного неба, но Лида будто ничего не замечала.