Шрифт:
Тело Ники ударилось о паркет. ОН отпустил Победительницу. ОН сломал ей шею.
– НЕТ!
Словно острый коготь рассек сумерки, а может, то было лезвие ритуального ножа. Алое платье скользнуло вниз, и стало видно тело… живот, бедра, покрытые шрамами бесчисленных операций, удалявших лишнее, наращивавших необходимое. Шрамы, успевшие зажить за эти долгие одиннадцать лет, сглаженные ежедневными втираниями антиколлоидных мазей и кремов, но все равно оставившие свой след, шрамы, которые так страшно было показать даже любовникам в постели – во избежание опасных, смертельно опасных вопросов…
ОН, явившийся за своим убийцей, искавший, нашедший его, зарычал как зверь, почуявший кровь… Теперь их разделяло всего несколько шагов, но… Катя все же сумела подняться. И ОН обернулся сначала к ней.
Пепеляев…
Да, это снова был он, хотя глаза его были слепы и черны, как две ямы. Катя не могла пошевелиться, только слышала, как стучат ее зубы…
Пепеляев протянул руку – та самая рука, когда-то державшая пистолет, тоже вся в шрамах, не оставившая отпечатков пальцев…
Пальцы коснулись Кати…
Невесомое касание, точно птица… тварь ночная во мраке задела крылом…
И тут какая-то могучая сила подхватила Катино тело… как вихрь, как ворвавшийся в залитый бензином зал торнадо, и выбросила ее вон – через разбитое окно, во внутренний двор – прямо на клумбы, на траву.
В ту же секунду в доме раздался нечеловеческий вопль. Но Катя, оглушенная, снова потерявшая сознание, спасенная Пепеляевым Катя не слышала жутких криков, перепугавших всю Малую Бронную.
Она не видела того, что случилось там, в доме дальше. Это видела только сестра Руфина.
Пистолет не потребовался. Острые как бритва когти впились в Августу, когда-то звавшуюся Тимом… и начали кромсать тело, сдирая кожу и плоть, как мясник обдирает коровью тушу на бойне…
Удаляя все лишнее…
Тут же залечивая раны…
Снова кромсая, истязая, калеча…
А может, преображая, возвращая все на круги своя…
Вибрирующий на самой высокой ноте вопль оборвался.
ПЛАМЯ ВСПЫХНУЛО И РАЗОМ ОБЪЯЛО ВЕСЬ ЗАЛ.
Крики жильцов соседних домов, вой пожарной сигнализации, перекличка милицейских сирен…
В разбитое окно, багровое от пожара, ударила густая струя белой пены из пожарного брандспойта.
Ничего этого Катя не слышала. Она была далеко.
Она дышала глубоко, как во сне.
Ей снился страшный сон.
Сейчас… вот сейчас она проснется…
Глава 48
РАПОРТ О РАСКРЫТИИ
Анфиса переминалась с ноги на ногу возле витрины с пирожными. Какой крутой супермаркет! Глаза разбегаются, сколько тут всего вкусного, с кремом, с джемом, и если все это съесть, растолстеешь как бочка, как слон, как гиппопотам.
Ну и пусть. Все равно – один раз живем.
И если даже не один…
Как ей на сотую долю секунды почудилось там, во дворе института Склифосовского…
Если даже не один, то…
Все равно.
ТАК ВЕСЕЛЕЕ!
Она зашла в гастроном в ГУМе по пути.
Песочные корзиночки с жирным кремом, пирожное «розочка», «грибочки», пирожное «ленинградское»…
Она шла по гастроному мимо винных стеллажей к кондитерскому отделу.
А до этого ее путь пролегал через Биржевую площадь к Никитникову переулку, где она фотографировала ДОМ.
Вдруг пленка что-то удержит, поймает… хоть какое-нибудь доказательство… не видимое человеческим глазом. Еще одно, последнее доказательство.
– А можно набрать разных пирожных? Да, все в одну коробку, пожалуйста. Две «розочки», два «ленинградских», эти вот шоколадные и эти с орехами, тоже по два…
Глянув на наручные часы, Анфиса заторопилась, вытащила телефон.
– Алло, ну ты как? Скоро? Я в кондитерский отдел зашла. Буду минут через двадцать, ты выходи, и вместе поедем домой.
– Ладно, – сказала Катя, – я тебя жду.
Она была в кабинете полковника Гущина. Был уже конец июля, время отпусков.
На письменном столе Гущина топорщилась кипа бумаг.
В кабинет то и дело заглядывали сотрудники розыска: «Федор Матвеевич, командировку подпишите», «Рапорт на отпуск я с двадцать второго числа планирую». «Федор Матвеевич, тут отдельное поручение пришло из Питера, кому отписать?»
Был уже конец июля.
И все шло своим путем.
День за днем.
Ночь…