Шрифт:
* * *
Мы отучились даже ревновать – От ревности любовь не возвратится… Все отдано, что можно отдавать, «Но никогда не надо унывать». (Придя домой, скорей ничком в кровать, И пусть уж только ничего не снится.) * * *
Не обычная наша лень – Это хуже привычной скуки. Ни к чему уж который день Не пригодными стали руки. Равнодушье («ведь не вернёшь»), Безучастие, безнадежность… Нежность, нежность! но ты живёшь, Ты жива ещё в сердце, нежность? <1936 > * * *
кн. Н.П. Волконской
До того как в зелёный дым Солнце канет, и сумрак ляжет, Мы о лете ещё твердим. Только скоро нам правду скажет Осень голосом ледяным…Из книги «Дважды два четыре» (1950)
* * *
Может быть, это лишь заколдованный круг И он будет когда-нибудь вновь расколдован. Ты проснешься… Как все изменилось вокруг! Не больница, а свежий, некошеный луг, Не эфир – а зефир… И не врач, а твой друг Наклонился к тебе, почему-то взволнован. Берлин 1936 * * *
Слабый треск опускаемых штор, Чтобы дача казалась незрячей, И потом, точно выстрел в упор,– Рев мотора в саду перед дачей. …И еще провожающих взор, Безнадежный, тоскливый, собачий. * * *
Неужели сентябрь? Неужели начнется опять Эта острая грусть, и дожди, и на улице слякоть… Вечера без огня… Ведь нельзя постоянно читать. Неужели опять, чуть стемнело, ничком на кровать – Чтобы больше не думать, не слышать и вдруг не заплакать. * * *
У нас теперь особый календарь И тайное свое летосчисленье: В тот день совсем не 1-й был Январь, Не Рождество, не Пасха, не Крещенье. Не видно было праздничных одежд, Ни суеты на улице воскресной. И не было особенных надежд… Был день как день. Был будний день безвестный. И он совсем уж подходил к концу, Как вдруг случилось то, что вдруг случилось… О чем года и день и ночь Творцу Молилось сердце. Как оно молилось… Ницца 2-IX 1932 * * *
Время искусный врач, Лечит от всех неудач, Лечит от всех забот. Скоро и глупый плач Ночью (во сне) пройдёт. * * *
Снова осень и сердце щемит – Здесь сильнее дыхание грусти. Эти дни хорошо проводить Где-нибудь в захолустье. Очертания острые крыш… В небе ратуши темные башни. Легкий сумрак… Стоишь и стоишь, Заглядевшись на камни и пашни. Вдаль уходят пустые поля, Темнота опускается ниже… Как ни странно, но все же земля С каждым годом нам будто все ближе. * * *
Нет в этой жизни тягостней минут, Чем эта грань – не сон и не сознанье. Ты уж не там, но ты еще не тут, Еще не жизнь, уже существованье. Но вот последний наступает миг, Еще страшнее этих – пробужденье. Лишь силой воли подавляешь крик, Который раз дозволен: при рожденьи. Пора вставать и позабыть о снах, Пора понять, что это будет вечно. Но детский страх и наши боль и страх Одно и то же, в сущности, конечно. * * *
Это всем известно при прощаньи: Длинное тяжелое молчанье, Хоть чего-то все ж недосказал… Обещанья? Сколько обещаний Мне давалось… Сколько я давал. О, недаром сердце тайно копит И от всех ревниво бережет Самое мучительное – опыт… Он один нам все-таки не лжет. Главное: совсем не обольщаться. Верить только в этот день и час. Каждый раз как бы навек прощаться, Как навек, прощаться каждый раз… Париж, 1936 Расписание
Надо составить опять расписание – В восемь вставание, в девять гуляние. После прогулки – работа. Обед. Надо отметить графу для прихода, Надо оставить графу для расхода И для погоды – какая погода. За неименьем занятия лучшего, Можно составить на двадцать лет. Вечером чтенье вечерних газет. И не читать, разумеется, Тютчева. Только газеты… И плакать – запрет. Париж, 1937