Поэтому он спал на крыше или, точнее, на том, что когда-то было крышей, а теперь превратилось в дополнительный этаж, так сказать, рiece de resistance [95] Виктора. Башни Мартелло строились с абсолютно плоскими крышами, способными выдержать вес двух пушек и обслуживающих их военных. Виктор использовал эту протяженную, плоскую поверхность как основание для мощной аэродинамической трубы, в которой были установлены четыре вентилятора на паровой тяге. Прежде они с Конором изучали эффект воздействия ветра на поверхность крыла с помощью вращаемого рукой устройства, но теперь подъемную силу, сопротивление движению и относительную скорость воздуха можно было точно измерить, используя самую мощную аэродинамическую трубу в мире. Она имела несложное устройство, но работала эффективно. Шести метров в длину и сечением в два квадратных метра, она представляла собой мощную паронагнетательную систему, способную создавать поток воздуха, движущийся со скоростью сто километров в час.

Пользуясь этой трубой, Конор понял, что многие его тюремные замыслы полны изъянов, а многие другие, наоборот, имели серьезные перспективы. Четыре планера прошли стадию модели, прежде чем он рискнул отправиться в полет, и Конор был убежден, что его снабженный двигателем аэроплан со временем тоже полетит.

Аэродинамическая труба оказалась полезна и еще в одном отношении — Конор прибегал к ее помощи для взлета с крыши башни. Он подпрыгивал, расправлял крылья и нырял наискосок в воздушный поток, который выстреливал им в небо, словно из пушки.

«Ты рискуешь, — несомненно, сказал бы ему Виктор. — Перепрыгиваешь через некоторые стадии научного процесса. Твои записи обрывочны, нечетки и часто трудночитаемы. Что ты за ученый в таком случае?»

«Я больше не ученый, — ответил бы ему Конор. — Я летающий вор».

В то yтpo он сидел на крыше, прислонившись спиной к обшивке аэродинамической трубы, завернувшись в шерстяное одеяло и поглощая мясные консервы. Восходящее солнце заливало золотистым светом далекие Соленые острова, и они выглядели, словно какое-то волшебное место. Мистические острова.

Он думал о родителях и об Изабелле; потом, бросив в порыве раздражения вилку на каменную крышу, сбежал вниз по лестнице.

«Буду спать внизу. Пусть все напоминает камеру. Мне не хватает целеустремленности».

Два дня спустя Конор закончил ремонтировать обшивку аэродинамической трубы и отправился в Килмор. Воображение рисовало ему горячую еду и голоса людей, пусть даже они обращались не к нему. Это стало чем-то вроде шока — осознать, что со времени бегства из тюрьмы его одиночество лишь усугубилось. Ему настоятельно требовалось человеческое общество, хотя бы ради того, чтобы не сойти с ума.

В Килморе был рыночный день, и на набережной выстроились в ряд прилавки, около каждого из них болтались нищие. Всюду царило волнение по поводу огромного парового локомотива, выкрашенного зеленым и красным, который громыхал на металлических колесах вдоль берега, выпуская огромные клубы едкого дыма. Поездка на нем стоила пенни.

Конор бросил беглый взгляд на локомотив, но быстро понял, что ничего нового в нем нет. Локомотиву было лет двадцать, типичный ярмарочный «рабочий конь», а не научное чудо, как провозглашал его владелец.

Он зашел в «Деревянный дом», сел за угловой столик и сделал заказ. Живая жизнь кипела вокруг. Он видел ее, слышал ее, обонял ее. Звон посуды на столиках, скрип шатких кресел. Солнечные лучи, в которых плавают клубы дыма.

И тем не менее между ним и окружающим миром сохранялось огромное расстояние. По отношению к людям в целом он испытывал лишь острое раздражение. Все выводило его из себя — то, как они громко жуют, как хлещут портер, каким тяжелым, надсадным становится их пьяное дыхание. Он не спускал им ничего.

«Я забыл, что значит быть человеком. Я зверь».

Потом настроение у него несколько улучшилось — он услышал музыку, которая вливалась в окна таверны, звуки скрипки, разворачивающиеся, словно прекрасный ковер, плывущие над головами, пронизывающие спертый, задымленный воздух.

Казалось, музыка разгоняет сгустившийся вокруг сердца плотный туман.

«Мне знакома эта музыка, — подумал Конор. — Я уже слышал ее. Но где?»

Принесли заказ — густой мясной суп с плавающей в нем зеленью.

— Обычно я прогоняю нищих, юноша, — заметил хозяин. — Но этот слепой так играет, что я вспоминаю детство в конюшнях. Чудесные были годы. — Он утер слезу татуированными костяшками пальцев. — Это от лука в супе, — всхлипнул он и удалился.

Конор налег на суп, наслаждаясь его вкусом и одновременно радуясь странно знакомой музыке.

«Брошу шиллинг музыканту, когда буду уходить, — решил он. — Что это за мелодия?»

Чем дольше Конор слушал, тем большее недоумение охватывало его, а потом вдруг все прояснилось.