Шрифт:
…Зябко поеживаясь от предутреннего ветерка, заключенные сбились у выхода на улицу.
— Ну, торопись, по четыре человека становись, — пинал ногами людей у ворот безносый полковник.
Наконец тюремщикам удалось выстроить всех в колонну.
— Стрелять ведут, — шепнула Евдокия Борисовна Кате, глядя на лица и винтовки окруживших их охранников. — Наши подходят, вот они и…
— Пошли, пошли!
И в тот же миг рядом раздались выстрелы, над головами прожужжали пули. Женщины завизжали, длинная колонна испуганно подалась назад. Охранники, отстреливаясь, разбегались кто куда. С одного конца улицы мчались, размахивая шашками, кавалеристы с красными звездами на шапках, с другого бежали вооруженные железнодорожники.
Заключенные бросались к железнодорожникам, обнимали их. Конники гнали охранников дальше.
— Андрюша! — вдруг встрепенулась Евдокия Борисовна. — Андрюшка, родной!
К ним подбежал Андрей, пиджак перепоясан лентой с патронами, винтовка наперевес.
— Мама! Я уж думал, не успеем.
— Как ты, как дома? — плача и целуя его, спрашивала Евдокия Борисовна.
— Все в порядке. Некогда, мам. Наши уже, видишь, в городе. Ты домой иди, а мы еще им добавим…
Прямо на плечах отступавших в беспорядке белых на улицы Симбирска ворвался Московский полк. Другой полк красных отрезал врагу путь на мост. В Подгорье шла частая стрельба. Сбрасывая снаряжение, белые в панике хватали лодки, пытались перебраться через Волгу…
Вечером того же дня возбужденный, веселый Андрей стоял на митинге в огромной толпе бойцов и горожан.
— Читаю телеграмму Ленину! — слышался над притихшей площадью голос человека с трибуны. — Слушайте, товарищи: “Дорогой Владимир Ильич! Взятие Вашего родного города — это ответ на Вашу одну рану, а за вторую будет Самара!”.
— Ура, ур-ра! — разнеслось далеко вокруг.
А вскоре телеграфисты Первой армии, освободившей город, приняли ответную депешу из Москвы:
— “Взятие Симбирска — моего родного города — есть самая целебная, самая лучшая повязка на мои раны. Я чувствую небывалый прилив бодрости и сил. Поздравляю красноармейцев с победой и от имени всех трудящихся благодарю за все их жертвы”.
Глава 3
ПОМОЩНИК УПОЛНОМОЧЕННОГО
На Новый Венец то и дело налетали холодные злые ветры, по-хозяйски мели опавшие листья на пустынных дорожках, нагоняли из-за Свияги низкие свинцово-серые тучи, сеявшие мелкими, как сквозь сито, нудными дождями. Печально обвисли ветки на деревьях, липы уныло шумели пожелтевшими кронами, роняя на землю мокрые, крутящиеся в воздухе листья. И только солнце еще никак не хотело сдаваться: временами оно прорывалось сквозь густой облачный заслон и посылало вниз такие неожиданно яркие и теплые лучи, что мгновение казалось: лето вот-вот вновь возвратится. И тогда долетали на высокий симбирский берег из-за Волги пряные запахи мокрой земли, осенних лесов, прелой соломы с полей и… дыма.
Дым?.. Андрей остановился. Такой знакомый, приевшийся за последние недели запах. Опять где-то горит… Где? Ведь так тихо стало вокруг. Впервые за сколько дней? Фронт наконец-то откатился далеко от города, перестали рваться снаряды на улицах, отгорели домишки в Подгорье, а запах дыма все еще чувствуется в воздухе.
Он еще раз посмотрел на быстро скрывающиеся за туманной дымкой заволжские поля и глубоко вдохнул холодноватый сырой воздух. Как все же хорошо, когда так вот тихо вокруг — не слышно ни винтовочной трескотни, ни уханья пушек, ни визга снарядов. Хорошо! Он специально пошел сегодня через Венец, чтобы взглянуть вниз, на Волгу, еще раз почувствовать, послушать эту тишину. И ни души кругом… Словно вымерли все. Вон как плотно закрыты ставнями, занавешены окна, заперты калитки и ворота в глухих заборах. Даже собаки и те не тявкают из-под подворотен. Спрятались обыватели, затихли.
А ведь среди этих запершихся есть и люди, которым Советская власть — своя, родная. Только не понимают они этого. Вот как его бабка с дедом да отец! Сидят тоже взаперти в доме и мать никуда от себя не отпускают. Лишь бабка Аграфена Ивановна каждый день в церковь бегает — грехи дочки и внука замаливать. И с попом Константином советоваться: мол, как теперь дальше жить?
Еще три дня назад рабочий коммунистический отряд Андрея участвовал в одном горячем деле — группа беляков прорвалась… А сегодня вон тихо стало как. Неужели это уже насовсем? Он снова взглянул на Заволжье. Хоть и осень, а хорошо как! Но надо идти. Золотухин, верно, ждет уже…
Андрей пересек площадь, свернул на пустынную улицу и прибавил шаг, перепрыгивая на ходу через лужи, оскальзываясь на мокрых листьях. Что он теперь будет делать? Ведь тишина обманчива, где-то там, на востоке, не так уж далеко от города, идут бои с белыми. И на западе Советская Республика из последних сил отбивается от врагов, и на юге… А он вот здесь — идет к товарищу Золотухину, вместо того чтобы ехать на фронт, как его друг Санька Смышляев или Семен, сын сторожа Кузьмича. Нет. не так, совсем не так представляет Андрей свое участие в революции. Вот бы мчаться на боевом копе с шашкой в руке впереди эскадрона лихих конников!..
За день до этого в казарме, где разместился их отряд, вдруг появился Никита Золотухин. Андрей не видел его целый век — с тех пор. как ушел добровольцем в Симбирский полк. Никита ничуть не изменился: по-прежнему выдавались его круглые, докрасна загорелые скулы, весело блестели черные цыганские глаза. И фуражка та же — кожаная, шоферская, и вылинявшая тельняшка пестрит полосками в расстегнутом вороте рыжей кожаной куртки. И кобура черная по-морскому болтается сбоку на длинном ремешке, почти до колена.