Бандиты уже были построены по два и окружены плотным кольцом отрядников с факелами. И первый, кого Андрей увидел, когда подошел, был “крючник”. Тот самый — с пристани.

Юноша тогда видел лицо “крючника” буквально одно мгновение. Но на всю жизнь запомнил копной взлохмаченные волосы, как бы проваленные в глубокие ямы глаза с крутыми надбровьями. И сейчас, когда он подходил, его прямо ожгло этим горящим ненавистью взглядом. Андрей вздрогнул, остановился и внимательно взглянул на арестованного. Ну конечно же, он — тот самый!.. Дальше руки, ноги, язык Андрея начали действовать сами по себе. Возбужденный, взволнованный только что пережитым, он уже больше не в состоянии был контролировать себя…

Едва-едва Золотухин и еще два отрядника удержали его.

— Ты что, соображаешь! — на ходу, по дороге в ЧК, сердито выговаривал ему Никита. — Знаешь, как это называется — со штыком на пленного? Самосуд! Мы не бандиты какие-то, а блюстители закона. Ясно?

— Закона? Это какого же? Убийцу, гада белого беречь?

— Революционного закона, установленного Советской властью. И она никаких тебе самосудов не позволяет. За это трибунал!..

— Слушай, — вдруг прервал его Андрей, — а ведь я, знаешь, вспомнил, где того убежавшего видел.

— Где?

— Это рыжий! “Режиссер”! Помнишь тюрьму? Тот самый! Только он сегодня не рыжий был. Волосы у него черные, а я его все равно узнал!

— Рыжий тот, говоришь? — Никита остановился, задумчиво взглянул на Андрея. — Вот что, иди-ка сейчас домой — отоспись, а завтра утром прямо к нам. Ясно?..

Как в тумане, прошел перед Евдокией Борисовной день освобождения. Такого счастья она уже и не ждала, не надеялась больше ни на что. Думала только о детях да о том, как бы подостойнее принять смерть. И вдруг сразу: и свобода, и сын старшин дома, и свои в городе. Сердце ее не выдержало такого. Едва-едва помнит она, как Андрюша с товарищем довели ее до дому, как плача встретила ее мать, как муж с отцом укладывали в постель. И забылась в беспамятстве, в горячке…

Лишь через несколько дней сознание вернулось к ней. Желтая, исхудавшая, приподнялась на постели:

— Где белые? Наши в городе?

И, получив утвердительный ответ, тут же заторопилась вставать. Надо немедленно идти в губсовнархоз, в губисполком, надо собрать розданный работницам материал, откапывать сукно и машины.

— Да ты что — совсем рехнулась? — рассердилась мать. — Едва на ногах стоишь, детей даже не посмотрела как следует. Белые совсем близко — в Заволжье, по городу из пушек палят.

Чуть ли не силой Аграфена Ивановна снова уложила дочь в постель. Евдокия Борисовна лежала обессиленная, а беспокойные мысли продолжали одолевать: “Не пропало бы шинельное сукно! Такая ценность — и лежит в земле без присмотра, под кучей старого хлама, в подвале пустого дома. Мать говорила, что здание уцелело и при белых никого там не было. Поскорее бы пойти туда, все посмотреть самой, попросить охрану. А может, уже и фабрику можно открывать? Беляков прогнали из города, а обмундирование красноармейцам позарез нужно. Машины вот еще поглядеть бы — пылятся, ржавеют в подвалах фабрики; прятали впопыхах, даже смазать их не успели”.

Думала, засыпала, просыпалась — все тело болело от недавних побоев, опять проваливалась в тяжелый сон. Вдруг села на постели — стены дома дрожали, слышалась сильная стрельба, ухали разрывы снарядов. Догадалась: бой идет на берегу Волги. Вскоре стрельба затихла. Ходившая по воду мать слышала у колодца — красные начали наступление.

Евдокия Борисовна решительно встала с постели, оделась, разыскала в глубине буфета мандат красного директора и, несмотря на протесты матери, вышла из дома.

Она побывала в губисполкоме, в совнархозе, в губодежде. Получив различные полномочия, указания, денежные документы, она уже в сумерках, еле передвигая ноги от усталости, возвращалась домой.

“Дай-ка хоть взгляну на фабрику, — подумала она, — а уж завтра объявление вывешу, что фабрика открывается, обойду работниц, у которых материал спрятан, найду Катю. Встречу охрану — обещали прислать. Рабочие должны прийти, перенесут швейные машины из подвала, соберут, установят, наладят. Дел невпроворот!”

Вот и знакомое кирпичное здание. Железные ворота на запоре, кругом тишина, только собаки лают из подворотен. Подошла, тронула огромный висячий замок. Он тихо лязгнул о металл ворот.

Из-за угла вышел какой-то человек и, прихрамывая, быстро направился к ней. В сумерках не видно было его лица.

Евдокия Борисовна вдруг поняла, что уже почти темно, улица безлюдна и она стоит одна у пустынного запертого дома. “Не бандит ли какой? — мелькнуло беспокойно. — Их, говорят, сейчас полно ночью по улицам шастает Грабят, убивают!” Она прижалась спиной к холодному железу.