Я спросил Ратибора, не просветит ли он меня по этому вопросу.

Ратибор не просветил, сказал, что не помнит такого. И заинтересовался вопросом экстраполяции.

Я объяснил, как умел.

Как оказалось, Ратибор был еще менее подкован, чем я — он не знал, что такое магионы!

Я удивился — как же он тогда занимается магией?

А у них просто была другая терминология — потоки магионов у них назывались нитями, прядями, путами и волокнами, а поля — полотнами. Самих магионов Ратибор не видел. Как я понял, ему просто не объяснили, КАК надо смотреть — он считал нити, пряди и волокна едиными и однородными по всей протяженности.

Я так понимаю, что это потому, что им ничего не было известно про электричество. До потока частиц тамошняя наука не додумалась — но, по-видимому, им это и не было надо. Магия у них прекрасно действовала и без всякой теоретической базы — общий магиационный фон в их Там гораздо выше, чем у нас, так что можно и не заморачиваться всякой ерундой типа «напряженность поля», «протяженность потока», «степень интенсивности» и так далее. А вопрос знака решался еще проще: белые нити или полотнища — положительные, черные — соответственно, отрицательные.

А еще Ратибор мне рассказал, как ему удалось расколдоваться: оказывается, когда заклинание наложено (как он выразился «наложены путы»): из этих самых пут торчит кончик, «хвостик», и за этот самый хвостик нужно дернуть — и заклинание рассыплется.

Теперь мне понятно, что имел в виду Ворон, когда кричал «Экстраполируй!» — надо было хвостик вывести наружу, а так он остался внутри.

М-да…

Я обошел вокруг Жаба (Лёня вернула его на стол).

То есть я, конечно, видел заклинание — в виде беспорядочного комка потоков и полей, как неоконченное вязание, над которым поработал котенок. Хвостиков снаружи не наблюдалось, надо было лезть внутрь.

Но если я дерну не за ту веревочку, заклинание станет — совершенно точно — необратимым, и Жаб навсегда останется пернатым!

И хвостатым!

Но я положился на наш замечательный русский обычай — на авось — и запустил свою магическую лапу внутрь заклинания. Жаб захихикал:

— Щекотно!.. — и попытался спрыгнуть на пол, однако суровая Лёня крепко прижимала его к столешнице.

А все остальные, затаив дыхание, следили за моими действиями — как будто они могли что-нибудь увидеть!

Ну, кроме Ратибора, конечно.

Но Ратибор вовсе не затаил дыхание — наоборот, он дышал шумно, с натугой, и даже шевелил губами.

Петух, по малоумию, или потому что его небольшая головка занята была другой мыслью (а больше одной мысли у него в мозгах не помещается), пропустил мимо ушей наши с Ратибором разговоры и пришел к неверному выводу. Поэтому он заорал:

— Товарищ капитан! Тут этот новенький штатский Жаба заколдовывает!

Домовушка схватил его и сунул подмышку.

— Ты, товарищ капитан Паук, не пекись ни о какой напасти — Петушок наш напутамши! — и снова затаил дыхание.

И вот когда я нащупал какой-то хвостик и раздумывал: дергать или не дергать — в дверь позвонили.

От неожиданности я вздрогнул, хвостик, который я держал в своей магической лапе, дернулся — и чудо свершилось, заклинание с Жаба спало, а перья и хвост медленными каплями стекли, оставив на столе разноцветную лужицу, которая, впрочем, скоро испарилась.

Я сказал: «Уф!» — и перевел дух. Оказывается, я тоже затаил дыхание.

Жаб сначала не понял, что случилось, но когда все (кроме Петуха и Домовушки) кинулись его поздравлять, вот тут до него дошло, и он прослезился. И даже полез ко мне целоваться.

Ну, я с Жабами не целуюсь.

Да нам бы и не дали — Лёня схватила меня на руки и потребовала, чтобы я немедленно занялся ею — а потом ее мужем, Чайником.

А Ратибор, ухватив меня за задние лапы, кричал, что сначала я должен расколдовать Алену Чужаниновну, и что это будет по справедливости — ведь именно он, Ратибор, подсказал мне, что и как нужно делать…

Они чуть меня не разорвали напополам, пока мне удалось извернуться, цапнуть Лёню, полоснуть когтями Ратибора и вырваться.

Чувствовал я себя измочаленным и вымотанным — как будто тонну угля перекидал.

— Никого я сейчас расколдовывать не буду и не потому, что не хочу — не могу! — сказал я. — Я сейчас даже каплю воды заговорить не в состоянии — так я устал; завтра.

Домовушка же меня не поздравлял и за Жаба не радовался по той простой причине, что пошел открывать дверь: это с прогулки вернулся Пес. А Петух — ну, он такой, он не радуется чужому счастью, он не скорбит о чужом горе. Но хоть не доволен чужой бедой: хватит с нас двух злорадных, Жаба и Крыса.

Ратибор и Лёня, зализав свои царапины (почему-то оба воспользовались собственными языками, хотя чашка с мертвой водой — лучшим дезинфицирующим и кровеостанавливающим средством в мире — стояла тут же), принялись громко спорить, кого мне нужно расколдовывать первого.