— А причем тут эта? Алена Чужаниновна? Тебе-то что до нее?

Жаб вздохнул, и перья его поникли.

— Ты ведь ее видел! Она же — красавица! А на меня теперь и уродина глядеть не захочет…

Я помотал головой. Голова была тяжелая и мотаться не хотела.

— А зачем тебе, чтобы она на тебя глядела? — я все еще ничего не понимал.

— Ну как же… — почти прошептал Жаб. Теперь поникли не только его перья, но и весь он, и глаза тоже стали не такие выпученные.

До меня, наконец, дошло.

— Ты что, влюбился?

Жаб не ответил, но вздохнул. И я понял — влюбился.

С ума они все посходили, что ли?

Ну, что Лёня над своим Чайником слезы льет — это как раз понятно. Все-таки родной муж, отец ее ребенка.

Что Ратибор на Алене Чужаниновне жениться собирается — это тоже можно понять: осталась надежда, что Алену вернут в прежнее обличье.

Но этот — туда же!

— У тебя же никаких шансов — не в этом виде, ни в каком другом. Во-первых, вы с ней разной породы — она из лягушек, а ты из жаб. Во-вторых, она чужая невеста — видел, как Ратибор с ней носится? В-третьих…в-третьих, ты пошляк и грубиян, а такие девушкам не нравятся.

— А мне все равно! — прорыдал Жаб. — Пусть даже и никаких шансов! Только бы она меня в таком виде не увидела! А ее еще на подоконник ко мне, рядышком, поселили… С Рыбом в аквариуме плавает…Ах, какая женщина!.. Какая женщина!..

Я припомнил, что Жаб не вышел к ужину, и почесал ухо. Да, пожалуй, дело серьезное: аппетит он уже потерял. От любви, положим, не умирают, а вот с голоду дохнут, еще и как.

— Ну не могу я! Не знаю, как! Ты ж слышал, что Ратибор сказал? Тут маг нужен, а я даже и не магеныш — ученик магеныша, к тому же не вполне грамотный.

— Так что мне, топиться? — упавшим до шепота голосом сказал Жаб.

Я разозлился:

— Топись!

— Так ведь не получится! — прорыдал Жаб. — Я ж этот… Двоедышащий! И повеситься не могу! У меня же шеи нету! Из окна что ли выпрыгнуть, все-таки пятый этаж, может, расшибусь?

Ну, это он размечтался. У него, у Жаба нашего, такая планида, то есть фортуна, что ни за что он насмерть не расшибется. Калекой, это может быть, останется.

Тут я вспомнил свои, теперь уже такие давние, порывы суицидного характера и устыдился. Да, тут то ли мать-Природа недоработала, то ли правы были древние греки — человек тем и отличается от животного, что в состоянии наложить на себя руки. От того, что у животных рук нет, а есть лапы, а лапы на себя не накладывают…

Я так глубоко задумался, что даже и задремал.

Жаб терпеливо вздыхал, постанывал, но в конце концов не выдержал.

— Ну Котик, ну, будь человеком, ну поднапрягись!

— Хорошо, — сказал я, — поднапрягусь. Но только не сегодня. Я, видишь ли, слишком устал. Я если сегодня начну колдовать, то еще хуже может получиться.

— Хуже уже не будет! Куда уж хуже! — запротестовал чуть-чуть оживившийся Жаб.

— Да? А если у тебя вырастут еще и рога, или хобот? Или и то и другое сразу — в добавление к хвосту и перьям?

— А… Ну да, — согласился снова поникший Жаб.

— Так что завтра, с утра — после завтрака, разумеется — я сразу же тобой займусь, — пообещал я. Я бы ему что угодно мог в тот момент пообещать, даже и в человека его превратить — так мне хотелось спать. — Только вот что — ты еще с Вороном поговори. Чтобы он мне какую-нибудь другую работу не нашел. Объясни ситуацию, и что другого выхода у тебя нет. Так прямо и скажи: нет, скажи, альтернативы! Или Кот мною занимается, или я топлюсь!

— Ага, — радостно кивнул Жаб. Еще бы — он добился от меня твердого обещания! Он же знает, что маги не врут! И не сообразил, что превратить его обратно в жабу я не обещал — я обещал только им заняться. — Так и скажу: нет, скажу, альмавивы…

— Альтернативы, — полусонно пробормотал я, укладываясь, сворачиваясь в клубок.

Он еще что-то бормотал, благодарно и нежно, но я его уже не слышал. Я спал, и мне снились прекрасные сны: про колбасу, сосиски и молоденькую кошечку из четвертой квартиры…

Ах, эти сны!

Вы замечали, что после хорошего, счастливого сна просыпаешься с радостным чувством, и жизнь прекрасна, и ждут великие дела?

Не то, что после кошмара: когда, например, за вами гонится мышь величиной с дога, или что вас постригли налысо, и вы в голом и лысом виде оказываетесь посреди людной улицы, или еще что-нибудь в том же духе. Нет, после такого сна вы просыпаетесь, и вздыхаете с облегчением: «Уф, это всего только сон! Хорошо, что это всего только сон!»

Хорошо-то хорошо, но жизнь радостной после такого сна не кажется, и великие дела на горизонте не маячат. Живешь спокойно — и то ладно.