— Но…

— Без «но». Найди — и точка.

Тихонов внимательно перечитал ленинградскую телеграмму, посмотрел в темное, заиндевелое окно, повернулся к Сашке:

— У нас с тобой, Савельев, есть еще около девяти часов — надо успеть.

— Чего успеть?

— Найти парня.

— Ты что, шутишь?

— Самое время. У тебя дома телефон есть?

— Нет, а что?

— Тогда звони к себе в отделение милиции, пусть пошлют кого-нибудь к жене — предупредить. Дома только завтра будешь, — сказал Стас, достал из стола чистую бумагу и стал писать что-то в столбик.

Савельев зябко поежился:

— Стас! А, Стас… Жрать очень хочется!

— Сочувствую. Мне тоже.

— Сходим вниз, в буфет. Работать потом будет легче.

Тихонов взглянул на часы:

— Двадцать минут одиннадцатого. Опоздали. Теперь буфет по ночам не работает.

— Чего так? — спросил недовольно Савельев.

— Наверное, в связи с сокращением преступности, — пожал плечами Стас. — А жрать, и верно, убийственно хочется. Сейчас бы шашлычок по-карски, а? И бутылочку «Телиани» — представляешь?

— Ой, не мучь!

Тихонов пошарил в карманах, нашел рубль, пригоршню мелочи.

— Давай, Савельев, шапку в руки — и чеши в «Гастроном» на улицу Горького. Там до одиннадцати. Колбаски любительской возьми, булок. За полчаса обернешься. А я пока чай нам смастерю и подготовлю фронт работы.

Савельеву не очень-то хотелось выходить сейчас на мороз, но перспектива просидеть голодным всю ночь тоже не слишком грела.

Тихонов допил чай, стряхнул крошки и колбасные шкурки в пустой пакет, ловко бросил его через всю комнату прямо в корзину.

— В баскетбол играешь? — благодушно спросил Савельев. Он блаженствовал, даже его чуб потерял обычный возмущенный медный блеск.

— Хватит, тунеядец, тешить плоть! — сказал Тихонов. — Ты еще свой ужин не отработал. Не хлебом единым жив сыщик!

— Конечно, не хлебом. — буркнул Савельев. — За работу в твоей бригаде молоко надо получать — вредное производство.

— Садись, старик, рядом и, как говорят в Одессе, слушай сюда. Здесь список лиц и учреждений. Я разделил его поровну. Бери телефон и начинай…

Заканчивался пятый день поиска.

Тусклый зимний рассвет вползал в окно неслышно, мягко, как кошка. Тихонов нажал кнопку, настольная лампа погасла, и знакомые очертания предметов, потеряв свою четкость, расплылись в голубом сумраке кабинета. Веки были тяжелые, будто налитые ртутью, а голова — огромная и звенящая, как туго надутый аэростат.

Тихо посапывал Савельев. Он устроился на четырех стульях у стены, подложив шинель Тихонова и накрывшись своим стареньким пальто какого-то невероятного розового цвета.

Стас встал, потянулся, потер кулаками глаза и медленно, спокойно, как о чем-то постороннем, подумал, что сегодня, наверное, все кончится и тогда можно будет спать, спать, спать. Он подошел к Савельеву, легко потряс его за плечо…

— Вставай, вставай, старик! Уже четверть девятого…

Савельев резко дернулся, не открывая глаз, сунул руку под голову, под шинель, наткнулся на спинку стула и проснулся. Он сел, улыбаясь, все еще с закрытыми глазами, сказал:

— Сон хороший снился…

На его бледном лице затекли от сна складки, набрякли глаза.

Приглаживая руками шевелюру, спросил:

— Стас, у тебя зеркала нет? Видок, наверное, тот еще!

— Ты ангорского кролика видел? Сходство сейчас замечательное.

— Он же белый, по-моему, — недоверчиво протянул Савельев.

— Цвет и выражение глаз одинаковые.

— У тебя, между прочим, сходство с киноактером Тихоновым сейчас тоже минимальное, — ехидно заметил Савельев. — Слушай, Стас, а сколько я проспал?

— Часа полтора верных. Ну все, старик, поехали. Поезд приходит в 9.10. Значит, в полдесятого я здесь, а ты бери его и прямо сюда…

Панкова сказала:

— Учтите, что в двенадцать у меня репетиция.

— Собственно, длительность нашего разговора зависит от вас. Мне-то всего пару вопросов надо задать.

«Красивая женщина, — подумал Стас. — Хотя времечко уже и начало точить эту красоту. Хорошо держится».

— Итак, приступим к делу. Расскажите, пожалуйста, что вам известно о взаимоотношениях в семье Ставицких?

— Ах, так трудно говорить с посторонними об интимной жизни своих близких!

— Ничего страшного, Зинаида Федоровна, — успокоил Стас. — В милиции, в исповедальне и у доктора интимные стороны жизни охраняются профессиональной скромностью собеседника. Так я вас слушаю.