Увидев, что среди резолюций ничего устрашающего нет, Парашин не стал читать весь листок, а бегло просмотрел его, привычно подчеркивая красным карандашом адреса, даты, имена, отчества и фамилии. Затем письмо было зарегистрировано по всей форме и передано старшему оперуполномоченному майору Сазонову,

— Дело, конечно, мертвое, — сказал Парашин майору. — Давность — шестнадцать лет. Ты на него очень не распыляйся. Тебе надо жать сто пятьдесят восьмую.

И, повертев в руках фотокарточки солдата, Парашин добавил:

— Этот хлопец проживет и сам, а для малышей надо ловить сбежавших кормильцев.

Сазонов кивнул.

Парашин посмотрел на него и тихо закряхтел.

— Слушай, Николай Васильевич, ведь сколько я тебя прошу: погладь ты, пожалуйста, костюм!.. Ходите, товарищ майор, как баба рязанская. Неудобно все-таки!..

Сазонов провел рукой по согнутым отворотам своего гражданского пиджака, пытаясь поставить их торчком, но они снова поникли. У него был при этом такой страдальческий вид, что Парашин улыбнулся и покачал головой.

— Женить бы тебя, Николай Васильевич!

Сазонов не смог улыбнуться на шутку начальника, она слишком часто пускалась в ход и не доставляла Сазонову никакого удовольствия. Он спросил:

— Разрешите идти? Парашин отпустил его.

В соседней комнате стояло шесть столов оперуполномоченных. Они редко сидели на месте, чаще всего Сазонов работал здесь один. Ни у кого не было столько канцелярщины, сколько у него. А с недавних пор ее стало еще больше: сложные уголовные дела ушли от него в другие отделения, и он ведал только поимкой алиментщиков, находящихся в бегах — это и была сто пятьдесят восьмая статья, — и розыском пропавших родственников.

Николаю Васильевичу и раньше по роду своей работы доводилось заниматься подобными делами, но они в оперативном отделе ценились не очень высоко, громкую славу приносили редко, и поэтому время на них приходилось выкраивать из кусочков. Разве что в газете изредка появлялись статьи или фельетон, в которых приводился какой-нибудь конкретный случай, и тогда на всех столах оперуполномоченных начинали верещать телефоны, Парашин созывал по многу раз оперативки, на злополучное дело наваливались всем скопом и либо находили человека, либо доказывали, что его за давностью найти нельзя.

Нынче все случаи такого рода перешли к Сазонову, ничем другим ему не положено было заниматься.

Придя от Парашина, Николай Васильевич сел за свой стол.

Постороннему человеку могло показаться, что па столе царит чудовищный беспорядок. Однако, когда требовалось получить какие-нибудь срочные и точные сведения, похороненные в бесконечных справках, запросах и заявлениях, то проще всего это было сделать через Сазонова. Память у него была цепкая, и некоторые сослуживцы объясняли это по-своему:

— Майор Сазонов — человек сухой, у него никаких интересов, кроме служебных, нету.

Стол Николая Васильевича стоял в углу огромной комнаты, у печки. В пасмурные дни здесь было темновато.

Засветив настольную лампу, Сазонов дважды прочитал солдатское письмо. В некоторых местах он расставил карандашом бледные вопросительные знаки. Затем положил под лампу фотокарточки и посмотрел в напряженное лицо солдата.

На обороте каждого снимка Сазонов написал:

Вопросительные знаки стояли подле отчества «Петрович» и подле даты рождения.

Письмо он вложил в пустую новую папку и тотчас же сел писать запросы. Все они мало чем разнились друг от друга и начинались одинаковыми словами: «Прошу произвести проверку и установить по архивам, а также путем опроса имеющихся налицо живых свидетелей…»

Этих бумажек было составлено Сазоновым в тот день восемнадцать. Девятнадцатое письмо он направил в воинскую часть Федору Кравченко с просьбой прислать метрическую выписку о его рождении.

Когда Николай Васильевич принес все это машинистке, она суетливо заныла:

— Ой, товарищ Сазонов, до чего ж вы надоели с вашей писаниной!.. У меня буквально нет ни минутки.

Прострочив на машинке несколько фраз и с грохотом двигая каретку, она почувствовала, что Сазонов все еще стоит за ее спиной.

— Кажется, не маленький, товарищ майор. Есть порядок. А сами нарушаете.

Он не стал с ней спорить, а только посмотрел на потолок. В этой комнате когда-то помещалась спальня царского министра. На потолке плавали хвостатые русалки, они охранялись городским архитектурным управлением. Машинистка была похожа на пожилую русалку, у нее был такой же заросший волосами лоб, выпуклые глаза и грудь навыкате. Сходство это Сазонов заметил давно и, когда сердился на машинистку, смотрел на потолок. Спорить с ней было бессмысленно: она всегда могла доказать, что у нее есть срочный оперативный материал, гораздо более важный, нежели у Сазонова. Да и Парашин к ней благоволил за то, что она печатала как пулемет.