Шрифт:
Вернувшись в Управление, Сазонов тотчас же написал письмо Федору Кравченко с просьбой сообщить, имеются ли у него какие-нибудь особые телесные приметы — шрамы, бородавки, родимые пятна — и где они расположены.
Ответ пришел быстро.
У Федора Кравченко на правой ноге, под коленкой, оказался шрам.
«Искал я еще чего-либо подходящего, — сообщал солдат, — но в остальном тело у меня чистое, а откуда взялся ко мне этот шрам, сказать не умею».
Не медля, Сазонов написал в политотдел воинской части: он просил отпустить Кравченко в краткосрочный отпуск для свидания с отцом.
В отделении уже знали о предстоящем свидании, такие события случались не часто, и весть о нем разнеслась по коридорам Управления.
Примчался редактор многотиражки, сказал, что под это дело надо отвести три колонки на второй полосе.
— Кстати, товарищ Сазонов, вы не выясняли, солдат — отличник службы? — спросил редактор.
Сазонов ответил, что этими подробностями он не интересовался.
— А у Зубарева есть правительственные награды?
И этого Сазонов не знал.
Капитан Серебровский, находившийся тут же в комнате, строго сказал редактору:
— Вы мало пропагандируете гражданский розыск. Ему надо придавать широкое политическое звучание!.. Молодежь должна воспитываться на этих примерах.
Редактор обернулся несколько оробело: он знал, что газета всегда что-нибудь мало пропагандирует или недостаточно отражает.
— А вы могли бы, товарищ капитан, написать об этом конкретном случае статью для нашей многотиражки? — спросил редактор.
Серебровский боком, вопросительно посмотрел на Сазонова.
— Может, — сказал Сазонов.
Через два дня приехал Федор Кравченко. Прямо с вокзала он явился в Управление городской милиции. Как только он вошел в комнату, у Сазонова исчезли последние сомнения: казалось, что это Зубарев справил себе солдатский парадный мундир, яростно начистил новые сапоги, постригся под машинку, выпил волшебной живой воды и, как в добрых народных сказках, сбросив со своего хребта лет двадцать пять, возник перед столом Сазонова.
Свидание назначено было на час дня, и солдат, доживая последние минуты как Федор Кравченко, вытянувшись на стуле и ломая в руках фуражку, слушал Николая Васильевича.
Изредка Кравченко повторял:
— Ясно. Ясно. Ясно.
А в конце беседы он смущенно попросил:
— Запишите мне, пожалуйста, товарищ майор, мою новую фамилию, имя и отчество на бумажке.
Сазонов придвинул к нему листок бумаги и протянул перо.
— Лучше сами, — попросил Кравченко.
И на удивленный взгляд Сазонова ответил:
— Руки мокрые, товарищ майор.
— Вы в Питере давно не бывали? — спросил Сазонов таким необычным тоном, что Серебровский, сидевший за дальним столом, поднял голову и посмотрел на своего начальника..
— С довоенного времени.
— Вот что я вам посоветую, товарищ Зубарев Иван Михайлович. — Сазонов сдержанно улыбнулся. — До прихода вашего отца осталось время. Спустись-ка вниз, пересеки площадь и выйди к Неве. Погуляйте малость, пусть вас продует ветерком… — И, сделав паузу, уже торжественно, словно вручая орден, повторил: —…Товарищ Зубарев Иван Михайлович… — Дотронувшись до плеча солдата, Сазонов подмигнул ему: — Давай, дружок, иди дыши!..
Отец пришел раньше назначенного срока. К этому времени, по тем или другим причинам, в комнату набилось довольно много сотрудников. Все они чего-то медлили, копались, делая вид, что их здесь задерживают совершенно неотложные обстоятельства.
Кое-кто из них был не очень в курсе дела, и Серебровский шепотом давал им пояснения.
Сазонов досадовал на всю эту глупую суетню, но делать замечания при Зубареве не хотел. И только заметив, что грудастая машинистка, похожая на пожилую русалку, уже трижды огибает стул, на котором сидел Зубарев, и при этом все время утирает платочком свои выпученные глаза, Сазонов поднялся, отозвал ее в сторону и тихим резким голосом произнес:
— Здесь не театр, Катерина Ивановна!
— Господи, в вас нет ничего человеческого! — трагическим тоном прошептала машинистка, но из комнаты все-таки исчезла.
Минут через десять вернулся с Невы солдат. В комнате стало тихо.
— Ну вот, — сказал Сазонов, обращаясь к бывшему моряку. — Разрешите поздравить вас с нахождением сына.
Солдат остался стоять на том же месте, на котором стоял. Зубарев же быстро поднялся, зацепил локтем столик, стоявший рядом, столик качнулся, графин с водой полетел на пол; растерявшись, Зубарев пробормотал: «Ничего, я уплачу…» — и пошел к сыну.